— Вы же списаны.

— Я начальниками списан. Бог им судья. А так я на флоте.

— Хорошо. Дальше.

— «Репин» судно старое. Еле живое. Еще год-другой, и все. Его не жалко.

— А людей? Команду? Охрану?

— Рейс был коммерческим. Значит, люди эти добровольно поплыли с попсовиками на костях плясать. Ритуал, стало быть. Так они сами себе и выбрали планиду.

— У них же семьи. Детки.

— Они вроде полицаев. И деткам их лучше про их родителей забыть.

— Круто. Значит, и я полицай?

— Насчет вас не могу сказать. Время покажет.

— Экий вы, брат, бескомпромиссный.

— Какой есть. Дождались мы «Репина».

— А перепутать не могли?

— Этот плавучий бордель перепутать было ни с чем невозможно. Весь в огнях. На верхней палубе концерт. Внизу, по всей видимости, блуд.

— Вы что же, всплывали?

— А кто нам мог помешать? Перископ аккуратно высунули, всплыли чуть позади. И я стал готовить атаку.

— Значит, вы приняли на себя командование.

— Так точно. Катер с охраной петлял вокруг да около. Когда он ушел на левый борт, я всплыл и из надводного положения точно в середину. Распорол «Репина». Потом погрузился, перешел ему под левый борт. Суденышко то охранное несуразное перешло на правый. «Репин» уже горел, он сразу остановился. Запаниковал, но на плаву держался. И тогда я из-под воды вторую им в левый борт вложил. Примерно в то же самое место. И расколол его. Быстро потом потоп «Репин».

— И дальше вы что стали делать?

— А дальше начались дела серьезные. Катера к утру вошли в Ладогу. Стали нас искать. Вертолеты.

Дно ладожское все в покойниках. В прошлую войну много нашего брата потопло. Да и раньше. Самолетов немерено. Отлежались бы. Но современное оборудование, которое на катерах, нам недолго давало прыгать. А пока была возможность, решили бросать нашу лодку, чалиться к берегу и уходить. Пока нам не перекрыли все ходы и выходы. Часу в девятом всплыли, осмотрелись и легли на мель. И ушли. Мне Бог не дал.

— И куда же вы хотели уходить? Где потом собраться?

— А этого от меня не услышите. Теперь товарищей моих вам не достать.

— А того, что вы похоронили?

— А что же я его брошу? Вам на растерзание?

— А убил его кто?

— Самострел. Нервы не выдержали. Слезу пустил и застрелился.

— Как докажете?

— Доказывать вы должны. В камеру меня отведите…

Весна следующего года

Холод глубин и небес нашел Зверева. Тот холод, что жаден. Тот, что ожидает заблудшую плоть, иссушает ее, проникает внутрь и становится самой плотью, холодной и бесчувственной.

Вместе с креслом своим, последним земным пристанищем, к которому был привязан постыдными ремешками, вместе с уже не нужными датчиками, свисавшими с него подобно корням злого дерева, поджидавшего его так долго и наконец доставшего грязными щупальцами, он поднимался вверх, и стены с потолком, служившие ему застенком, тюрьмой добровольной и бесславной, не могли помешать этому парению.

Ветер с небес, ветер Млечного Пути, долгожданный, несущий избавление от боли, шевелил слипшиеся волосы на непокрытой голове Зверева, и спекшиеся губы кривились в усмешке, благодарной и жуткой.

И странным было то, что он обретал с каждым мигом силы и желание встать на ноги и идти — туда, вверх, где звездный путь источался, становясь пылью времен, пылью смысла и желания. Он приподнял руки, оторвал их от подлокотников, повернул ладонями вверх и осмотрел с удивлением.