Просто болезнь. Просто неудача. Просто еще одна болезнь и еще одна неудача. Просто вьюнош Бобка в очередной раз отчудил. Просто Ирка курит и кашляет все больше. Ничего определенного. Никаких доказательств – ни за, ни против; и только распухшая от нескончаемых ударов, превратившаяся в один громадный кровоподтек совесть тахикардически молотила в ребра: не уберег. Не уберег. Не уберег. Опять не уберег.
Ничего не осталось – только тревога, бессилие и смертельная уста…»
«…из‑за закрытой двери. Но, говоря всерьез, разве это были двери? И разве это были стены? Ширмочки невесомые. И если уж на то пошло, разве это были комнаты? Прекрасная фраза где‑то у Лема есть: места в ракете хватало только на то, чтобы широко улыбнуться. Вот мы в этой ракете и летим всю жизнь, и занимаемся именно тем, на что в ней хватает места. Кто же и куда нас запустил?
Впрочем, это‑то как раз я знаю. Вопрос – зачем?
– Мам, ну почему так уж сразу в горячую? – виновато пробасил Бобка.
– Потому что других точек для нас в стране нет! – отчаянно крикнула Ирка. – Понимаешь? Нет!
Бобка молчал. Малянов перестал дышать, и дюдик окаменел у него в руках.
– Господи!.. – похоже, Ирку прорвало. Случалось это редко – но уж если случалось… – Растишь, растишь, ночей не спишь – ведь ни одна же сволочь не поможет, наоборот… В поликлинику сходить, врача вызвать – и то с работы отпрашиваться каждый раз… а там рожи, рожи!! Если у вас такое трудное положение, вам следовало бы повременить с ребенком… – передразнила она злобно. Кому‑то она пятнадцать лет этой фразы простить не могла; Малянов не знал, кому. – А вырос – оказывается, и ты им должен, и ребенок твой им должен! Иди сюда, мы тебя на смерть пошлем! А потом начнем извиняться перед теми, кто тебя убил: ах, ошибочка вышла, мы хорошие, не оккупанты мы… Мы вам сей секунд еще два завода бесплатно построим – только вы уж убивайте нас поменьше, пока строим…
– И где бы ни жил я, и что бы ни делал – пред Родиной вечно в долгу… – примирительно пропел Бобка. Сфальшивил. Впрочем, вообще странно – где он мог это слышать?
– Ну ты что – совсем дурачок?
– Да я все понимаю, мам.
– А что у нас на взятки денег нет и никогда не будет, это ты понимаешь?
– Исессино.
– Тогда заруби на носу: чтобы по этим предметам даже четверок у тебя в оставшиеся полгода не было ни единой! Только пятаки! Усвоил?
– Йес.
– Это хоть какой‑то шанс…
– Йес.
– Еще по комитетам матерей я не бегала!
– И не будешь.
Малянов отложил леди Агату. Аккуратно снял с колен горячего и мягкого, сразу недовольно заурчавшего Каляма и встал. Бодро распахнул дверь в Бобкину комнату:
– Что у вас тут за базар? Телевизор включайте скорее, сейчас смехопанорама начнется. Выходной нынче али нет?
Бобка, обернувшись, растерянно хлопнул ясными глазами. Ирка прятала лицо.
– Еще сорок минут почти, пап…
– Правда? Значит, я опять перепутал.
И тогда Ирка…»
2
«…много лет назад стали ритуалом. И, как всякий ритуал, давно обросли репликами, жестами и гримасами почти обязательными; во всяком случае, если какую‑то из них не удавалось применить и обыграть, оставалось от прошедшего вечера чувство неудовлетворенности, чувство – неприятнейшее для людей дела, даже если они в данный момент отдыхают – чего‑то недоделанного. Однако, с другой стороны, совсем уж искусственное вдавливание устоявшихся и полюбившихся деталей ритуала в естественный ход вечерних событий вызывало ощущения, прямо противоположные желаемым. |