– Ты повторяешь мне мои собственные слова, которыми я пытался вас образумить тогда, – сказал Вечеровский. – Надо идти дальше. На нынешнем уровне то, о чем ты разглагольствуешь, – чуть подслащенная капитуляция, не более того.

Малянов помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг вспомнил, что хотел только убедиться – и молчать, не произносить ни слова. Но я же, в сущности, молчу, успокоил он себя.

– Можно ли назвать капитуляцией то, что человек смиряется с необходимостью дышать? – спросил он. – Вызвал бы у тебя уважение безумец… гордец… который восстал бы против этой необходимости с криком: хватит! надо идти дальше!

– Софистика, – дернул щекой Вечеровский. – Все зависит от ситуации. Когда человеку захотелось проникнуть в миры, где дышать невозможно, человек, чтобы избавиться от необходимости дышать, придумал скафандр, акваланг…

– Как раз наоборот, – мягко ответил Малянов. – Он придумал все это, чтобы взять с собою в эти миры необходимость дышать.

– Прости, но это чушь. Очевидно, что если бы был найден способ ликвидировать потребность в дыхании, это существеннейшим образом увеличило бы возможности человека.

– Этак и от человека ничего не останется, а, Фил?

– Мне все это не интересно. Мне гораздо интереснее, что еще ты знаешь о Вайнгартене.

Малянов пожал плечами.

– Ничего. Он обещал мне позвонить через пару дней… хотя, может, и не позвонит. Он хочет меня перетащить туда, в Штаты… работать.

Вечеровский опять покусал черную корку на губе.

– Собирает всех вовлеченных в процесс под свое крыло… Что ж, логично… Ты поедешь?

– Рано говорить… вряд ли что‑то из этого выйдет… – Малянов сам почувствовал, что отвратительно мямлит, и тряхнул головой. – Ах, да Фил! Да никуда я не поеду, что ты, в самом деле!

– Смотри, – строго сказал Вечеровский. – Я тебе пока верю. Но в то же время мне было бы крайне, крайне интересно и важно узнать… Неужели это действительно Вайнгартен? А Глухов? – вдруг вспомнил он.

– Что – Глухов? – устало спросил Малянов.

– У тебя не создавалось впечатления, что он знает больше, чем говорит?

– Фил, ты не в КГБ теперь работаешь?

– Дурак ты, Митька…

На секунду прозвучал голос прежнего Фила. И Малянов тут же размяк.

– Ну прости. Просто очень странные… нелепые вопросы ты задаешь… О чем знает? О чем говорит?

– Ну неужели непонятно? – повысил голос Вечеровский. – Обо всех наших заморочках.

– Мы вчера весь вечер говорили о наших заморочках. Он говорил в основном. Я помалкивал.

– Почему?

– Потому что я трус.

– Вот как? А тебе есть, что сказать?

– Есть.

– Ах вот как? Ну, говори.

У Малянова потемнело в глазах; на миг пропали и фонарь на остановке, и далекие, расплывающиеся огоньки окон.

Фил смотрел выжидательно и строго. И чуть насмешливо. И, безусловно, свысока.

Зачем я только поехал.

Не могу, не могу, не могу!! Нельзя!

Как он исхудал. И этот рваный воротник – у него‑то, который всегда был будто вот только сейчас с файв‑о‑клока у британской королевы. А плащ – с чужого плеча, велик, болтается как на вешалке… Что он выдумал, какое сознательное противодействие. Врагов ищет, рыжий. Ведь с ума сойдет.

А может, уже…

Неужели благородное желание постигнуть настолько, чтобы уметь использовать, – лишь одна из ипостасей стремления подчинять? И когда подчинить не получается – раз не получается, два, три, четыре не получается, – но в то же время никаких сомнений в самой возможности подчинить все‑таки не возникает, мозг, сам того не замечая, принимается себе в оправдание измышлять тех, кто успел подчинить первым и теперь злобно строит козни?

Какая жуткая ловушка… Бедный Фил.