Дунайский писал грозные жалобы во все инстанции. Он опровергал, требовал, доказывал, призывал, угрожал. Для проверки этих жалоб привлекались опытные специалисты. Ответственные работники интересовались ходом следствия. Находились люди, которые ставили под сомнение обоснованность обвинения, выдвинутого против Дунайского. Так умело и хитро умел он представить положение вещей.

Не раз Георгий Робертович Гольст вспоминал вызов к начальнику следственного отдела Прокуратуры Союза ССР, который сказал: дело Дунайского будет очень трудным; враг силен и коварен. И победить его Гольст мог волей, умением, тактом.

Какие следственные действия предстояло еще совершить? Какие моменты в деле вызывали сомнения? Что упущено? Вот о чем постоянно думал Георгий Робертович.

И постепенно круг вопросов, требующих ответа, сужался.

Первое – мотивы убийства. Тут, как говорится, было пока глухо. Все версии, выдвинутые следователем, не имели серьезных подтверждений.

Второе – проверить утверждение Дунайского о существовании какого-то мужчины, увезшего жену.

Из всех лиц, на которых указывал Дунайский, неясность оставалась только в отношении Борина. А что касается мифического иностранца, то, как вытекало из ответа на запрос Гольста в ОГПУ, это тоже был плод чьего-то воображения. В связях с работниками зарубежных посольств Амирова замечена не была.

И наконец, третье. Каким способом и в чем Дунайский вывозил из дома и разбрасывал по линии Северной железной дороги части трупа жены?

Гольст еще и еще раз наведывался в дом на улице Кропоткинской, осматривал вещи в комнате Дунайского, пытаясь по ним определить события немыми свидетелями которых они были.

Жарикова уехала в начале марта в деревню к заболевшей матери. В квартире жил теперь один Брендючков. Но застать Ипполита Васильевича дома было трудно: бухгалтер бумажного треста трудился до позднего вечера, а в выходные дни посещал театры, так как был завзятым театралом. Но все же они встретились.

Брендючков, с замотанной шарфом шеей (ангина), работал дома. Георгий Робертович поинтересовался у него, слышно ли что-нибудь о племяннике.

– Увы,– развел руками Ипполит Васильевич.– Матушка Алеши уже вся извелась. Да и я, признаться, волнуюсь. Хотя, с вашего позволения, смею надеяться, что он жив и невредим.– Бухгалтер многозначительно посмотрел на следователя, как тогда, в его кабинете.– Ратный труд – дело почетное…

Он опять давал понять, что племянник, вероятно, в Испании.

Гольст интересовался родственником Брендючкова неспроста. Ведь тот проживал в комнате Ипполита Васильевича за две недели до исчезновения Амировой, слышал ссору между Ниной и Дунайским и мог, наверное, сообщить какие-нибудь подробности.

– Вы не помните,– спросил у Брендючкова следователь,– он не рассказывал, как происходила ссора между Дунайским и его женой?

– Очень, говорит, была некрасивая сцена… С дурными словами.

– Какими?

– Извините, нецензурными… Вот уж чего я не ожидал от Валериана Ипатьевича,– укоризненно покачал головой бухгалтер.– А потом Алеша слышал, как он ударил Нину.– Брендючков вздохнул.– Дурной тон…

– А как выглядела Нина после этой ссоры?

– Господи, да Алеша и носу не хотел показывать из комнаты! Это могло подлить масла в огонь. Ведь днем в квартире Алеша и Нина оставались одни… Эта особа,– Ипполит Васильевич показал на дверь комнаты Жариковой,– пребывала в деревне…

– Значит, племянник не знает, какие повреждения или увечья нанес Дунайский своей жене? – спросил как бы сам себя Георгий Робертович.

– Ни боже мой!

– Ну, хорошо. У меня к вам просьба, Ипполит Васильевич. Если Алеша даст знать о себе, не сочтите за труд, позвоните мне.