Ах, да. Полковник Покровский, личный адъютант Корнилова. Как же, как же помню такого человека – обрадовался Алексеев – и чем мы его решили поощрить?
Вы предложили наградить этого достойного человека памятной медалью, земельным участком под Москвой и денежной помощью.
Да, теперь полностью вспомнил. Так оно и было.
Но вы награждали этого человека, не зная его ужасного деяния – не сдавался Слащев, упорно цепляясь за своё мнение.
Нда погрустнел Алексеев, но в этот момент за Покровского неожиданно заступился Сталин.
Извините, Михаил Васильевич, но я хорошо знаю Алексея Михайловича. Я несколько раз встречался с ним по делам в ставке Корнилова и могу свидетельствовать в его глубокой порядочности, как военного, так и человека.
Он убил человека! Своего боевого товарища! – гневно бросил фельдмаршал.
Я конечно сугубо штатский человек, но могу заметить, что это произошло не в мирное время, а в сугубо военной обстановке – неторопливо сказал Сталин.
Какая разница, в мирное или военное время? Офицер убил офицера, это несмываемый позор на честь мундира, хотя вам как штатскому это не понять – свысока бросил Слащев.
Конечно, мне этого не понять – согласился Сталин – но мне непонятно так же почему вы не должны верить слову своего офицера, который утверждает, что сделал это в порядке самообороны, спасая свою жизнь. Почему нельзя верить человеку с честью прошедшего войну от звонка до звонка и при этом ни разу не запятнал свою честь? Почему вы должны верить только одной бумаге порочащей человека и полностью отказывать ему в презумпции невиновности? Насколько я знаю, прямых доказательств вины господина Покровского нет. Не так ли, Яков Александрович?
Нет – неохотно признал Слащев. Под воздействием аргументированной речи Сталина, фельдмаршал посмотрел на дело полковника с другой стороны и неожиданно для себя был вынужден согласиться с оппонентом.
Чутко уловив изменение в лице фельдмаршала, и желая предоставить ему почетный отход, Сталин обратился к Щукину.
Скажите господин генерал, а не кажется ли вам, что в этом деле очень сильно пахнет хорошо организованной провокацией некоторой страны, цель которой нанести нам ощутимый вред после своего проигрыша в Синьцзяне?
Действительно очень похоже. Британцы очень большие мастера наводить тень на плетень – моментально поддержал его Щукин, и Алексеев вопросительно посмотрел на Слащева. Тому очень не хотелось признавать свой просчет, но не любовь к британцам, сильно досадившим фельдмаршалу в прошлую войну была очень сильна.
Да, от этих островитян можно ожидать всякого – осторожно проговорил Слащев.
Тогда давайте направим это дело на доследование орлам Николая Григорьевича. Британцы это уже его головная боль – предложил Алексеев. Естественно возражений ни у кого не оказалось.
Что касается господина Покровского, то я считаю, что мы его уже вполне достойно наградили, а вопрос об оценки его действий в Синьцзяне следует оставить до окончания расследования – произнес президент, давая понять, что новых наград полковник вряд ли получит. Услышав этот вердикт, Слащев моментально почувствовал себя лучше, а Щукин одобрительно кивнул головой. Подобный вариант устраивал все стороны. Алексеев и сам был рад столь удачливому разрешению этого вопроса, в основе которого лежали отнюдь не коварные происки британцев, а элементарная человеческая зависть и желание опорочить боле удачливого и талантливого человека.
Президент видимо почувствовал это, потому, когда генералы уже были у двери, бросил им вслед приказ.
Пришлите ка ко мне полковника Покровского, Яков Александрович. Хочу лично познакомиться с человеком, из за которого столько шуму. Завтра жду. |