|
Деревья, и кусты, и вынырнувшие валуны, и безмолвные обрывы вверху, опаленная безжизненная планета, безветренное солнце, день, черствеющий, как концы недоеденных батонов, уже не прозрачный и парящий, но в чем-то матовый и недвижный; и все по вине мужских голосов, бесконечное, бессмысленное и негигиеничное расчесывание экземы голосами soi-disant серьезных мужчин. Теперь только женщины знали. Даже пустенькая девчонка знала лишь солнце у себя на спине, траву и землю под собой. Бел знала себя, и голову своей спящей дочери, и возню своей другой дочери внизу у речки; то, что она добавляла к разговору, даже ее подкалывания Пола, было балованием в ее роли колесной оси — придавать немного верчения спицам. Тебе однажды довелось увидеть, как Бел летним вечером дома — только они вчетвером — подколола Пола куда похлеще. Он резко вскочил и ушел в сад. Маленькое смущенное молчание. Затем Бел вскакивает так же резко, покидает комнату, идет прямо наружу — смеркалось, они видели все это через окно, — идет прямо туда, где Пол стоял у дальнего края газона. Она заставила его повернуться и порывисто обняла. Это выглядело почти назиданием. Они наблюдали из комнаты, и он улыбнулся. После они не обсуждали того, что произошло, ни словом не упоминали. Такое сберегаешь, как старые бусы и брошки; чтобы плакать над ними, над тем, что мода и собственное понятие о презентабельности так тебя изменили.
Быть бы Бел своей собственной, превыше всякой гордости. Теперь Эмма медленно вернулась туда, где были четверо взрослых, и остановилась возле матери. — Я хочу лечь, как Кэнди. — Милочка, пусть она спит. Для тебя не хватит места. Эмма искоса поглядывает на тетку, та протягивает руку. Девочка становится на колени, потом поникает и хлопается поперек ее колен. Кэтрин поглаживает ее светлые волосы, отбрасывает их шелковистые прядки с ее щеки. Пол опирается на локоть и зевает. — Вот кто тут самый разумный. Питер улыбается вбок и вверх — Кэтрин. — Извините. Чудовищно обсуждать дела в такой божественный день. — Я слушала с большим удовольствием. Она прикасается к воротничку желтой блузки девочки, избегая его взгляда. Пол бурчит: — Не соглашаясь ни с единым словом. Кэтрин чуть пожимает плечами и глядит на него через клетчатую скатерть. — Просто думала о том, что сказал Барт. Питер спрашивает, кто такой Барт, и чувствуется, что он услышал эту фамилию как имя Барт. Пол объясняет. Питер прищелкивает пальцами. — Кто-то мне что-то говорил о нем буквально на днях. — Он садится прямо и поворачивается к Кэтрин. — Так что же он говорит? Она отвечает словно Эмме: — Он анализировал туристические путеводители. В сборнике эссе. Как они внушают, что все современное и утилитарное однообразно. Интересны только древние памятники и живописность. Как живописность начала ассоциироваться исключительно с горами и солнечными пляжами. — Она добавляет: — Это все. Перекроите это в невнятности. Пол говорит: — Ну, идея о горах, конечно, возникла с романтиками. Она проводит пальцем по волосам Эммы. Началось с Петрарки, но не следует знать чересчур много. − По-моему, он пытался показать, что манера путешествовать без воображения порождена в основном средними классами. Понятиями среднего класса о красоте. Как путеводители посвящают три параграфа собору в городке, а затем двумя строчками разделываются с самим живым городком. Пол растягивается по другую сторону клетчатой скатерти и закладывает ладони за голову. — Обычно по очень весомым причинам. — Если вы считаете, что архитектура тринадцатого века стоит больше реальности двадцатого. |
