— Это для меня слишком заумно, — протянула Мими. — Ну, и чем же кончается твой роман? Ведь должно было произойти четвертое убийство?

— Развязка очевидна, — лениво сказал Хантер, — несчастный кончает с собой. Остается решить почему: то ли от угрызений совести, то ли потому, что «я» преступник убивает «я» детектива, как обычную жертву. Ну, каково?

— Забавно. Но одно дело вот так рассказать, а другое — написать роман.

— Разумеется, — спокойно согласился Хантер.

Потом Мими принялась болтать о каком-то хироманте, с которым познакомилась в Мар-дель-Плата, и ясновидящей женщине. Хантер пренебрежительно высказался по этому поводу, и Мими разозлилась:

— Не сомневайся, это достаточно серьезно. Ее муж — профессор инженерного факультета.

Они продолжали спорить о телепатии, а я мучился оттого, что Мария все не показывается. Когда, несколько минут спустя, я снова прислушался к их беседе, речь шла уже о положении пеонов.

— Все дело в том, — заявила Мими, размахивая мундштуком, как дирижерской палочкой, — что люди больше не хотят работать.

И тут, уже к концу разговора, внезапная догадка развеяла мою грусть: эта Мими прикатила в последний момент, и Мария нарочно не спускается, чтобы избавить себя от трепотни, которая, конечно, осточертела ей. Сейчас уже я припоминаю, что вывод мой был не совсем бессознательным, сформулировать его мне помогли слова шофера по дороге в имение о кузине сеньора, приехавшей в гости из Мар-дель-Плата, но тогда я пропустил это замечание мимо ушей. Все ясно — Мария, огорченная неожиданным появлением Мими, заперлась в спальне, сославшись на нездоровье: эти люди были ей противны. Почувствовав, что подобные мысли разгоняют мою тоску, я вдруг объяснил себе и ее причину: попав сюда и увидев, что Хантер и Мими — обыкновенные светские лицемеры, наивная половина моего «я» обрадовалась, успокоенная тем, что Хантер не может составить мне конкуренцию, но в глубине души я расстроился, подумав или, вернее, ощутив, что Мария — тоже часть их круга и, должно быть, в чем-то походит на них.

XXVI

Когда мы встали из-за стола, чтобы погулять по парку, я увидел Марию, идущую нам навстречу, и уверился в правильности своих предположений: она дожидалась окончания застолья, чтобы не участвовать в дурацком разговоре за чаем.

Каждый раз, когда Мария приближалась ко мне в окружении других людей, я думал: «С этим восхитительным созданием меня связывает тайная нить». Позднее, размышляя о своих чувствах, я понял, что сначала она стала для меня необходимой (как человек, встреченный на необитаемом острове), когда же страх одиночества прошел, Мария превратилась в предмет роскоши, которым я гордился. Именно тогда, во второй период нашей любви, и появились несчетные трудности — так умирающий с голоду готов проглотить что угодно, а затем, немного насытившись, начинает жаловаться, что пища невкусная и несвежая. В последние годы мне приходилось часто встречать эмигрантов, отличавшихся смирением, которое присуще людям, убежавшим из концлагеря, и готовых довольствоваться самым малым, выполнять самую унизительную работу и при этом радоваться всей душой; но странное дело — человеку недостаточно для счастья сознавать, что он избежал пытки или смерти. Едва он почувствует себя увереннее, гордость, тщеславие и запальчивость, казалось навсегда утраченные, постепенно возвращаются — так вылезают из нор разбежавшиеся в испуге звери; к тому же эти качества еще больше укрепляются, будто стыдясь, что пережили подобное унижение.