На пришельце был плащ Эдварда — полы его почти касались земли, а рукава хотя и были сильно подвернуты, все равно полностью закрывали ладони. На голове его сидела неряшливо заломленная шляпа, а черный шелковый шарф почти полностью скрывал лицо. Едва я сделал пару нетвердых шагов вперед, как стоявшее передо мной существо издало то ли хлюпающий, то ли булькающий звук, очень похожий на то, что я слышал по телефону — «глюб… глюб…» — и протянуло мне большой и плотно исписанный лист бумаги, нанизанный на длинный карандаш. Все еще слабо покачиваясь от исходившей от него невыносимой, поистине трупной вони, я взял бумагу и в падающих у меня из-за спины лучах света попытался было прочитать, что в ней написано.

Не оставалось никаких сомнений — почерк был явно Эдварда. Но зачем ему понадобилось писать, когда вполне можно было просто позвонить — ведь находились-то мы, можно сказать, почти рядом, — и почему он писал так неразборчиво, порывисто и в явной спешке? В слабом свете передней я так и не смог ничего толком разобрать, а потому направился обратно в холл — карлик также машинально двинулся за мной следом, хотя и неловко замялся у порога. Исходивший от него запах мог свести с ума кого угодно, и потому я Христом-Богом молил (к счастью, не зря), чтобы моя жена не проснулась и не вздумала спуститься ко мне.

Едва прочитав бумагу, я тут же почувствовал, что колени мои предательски задрожали, а перед глазами поплыли круги… Очнувшись, я обнаружил, что лежу на полу в холле, по-прежнему сжимая в скованной страхом руке ту самую бумагу. Вот что в ней было написано.

«Дэн — немедленно отправляйся в лечебницу и убей его. Уничтожь! Это уже не Эдвард Дерби. Она добралась-таки до меня — это Айзенат, — хотя сама она уже три с половиной месяца как умерла. Я тогда солгал тебе, когда сказал, что она уехала. На самом деле я убил ее. Я должен был это сделать. Это произошло совершенно неожиданно, но мы тогда были одни, и я все еще находился в своем собственном теле. Под руку мне попался подсвечник, и я ударил им ее по голове. Иначе в День Всех Святых она навечно вселилась бы в меня.

Я спрятал ее в дальнем подвале — сверху завалил какими-то коробками и постарался затереть все следы. На следующее утро слуги что-то заподозрили, однако за ними водятся такие секреты, что в полицию они обратиться не решились. Я рассчитал их и выставил за дверь, но один лишь Господь знает, что они — и другие члены их культа — станут делать.

Какое-то время мне казалось, что все опять наладилось, а сам я пошел на поправку, но затем снова почувствовал — словно мой мозг куда-то тянут. Я сразу понял, что это было — просто не мог не понять, не вспомнить. Душа — вроде той, что была у нее или у Эфраима — после смерти лишь частично покидает тело, и продолжает как бы цепляться за него вплоть до тех пор, пока существует само это тело. И вот она пыталась добраться до меня — хотела, чтобы мы поменялись с нею телами — стремилась захватить мое тело, а меня самого вместить в тот полуразложившийся труп, что я спрятал в подвале нашего дома…

Я понимал, что меня ждет — очевидно, это и обусловило мой срыв, в результате которого я оказался в сумасшедшем доме. А потом это началось — я почувствовал, что вот-вот задохнусь, находясь в полной темноте — ведь я находился там, в подвале, под массой коробок… в разлагающемся теле Айзенат.