* * *

Когда она проснулась, дрожа от холода, Гарри сидел рядом, положив раковину на колено. Черты его лица были суровы. Солнце садилось над катившим свои волны океаном, его косые лучи отбрасывали угольно‑черные тени на впадины и неровности лица некроскопа. Пенни сощурилась, чтобы его черты выглядели мягче. Резкие линии размылись, но печаль и боль все равно остались. Потом Гарри увидел, что Пенни не спит, и взгляд его потеплел. Она села, зябко поеживаясь. Он укутал ее плечи своим пальто.

Взяв в руки раковину, Пенни сказала:

– Красивая, правда?

Гарри странно покосился на нее.

– Эта штука мертва, Пенни.

– Ты видишь только то, что она мертва?

– Не вижу, чувствую. Я ведь некроскоп.

– Ты чувствуешь, что она умерла?

– И существо, что жило в ней, тоже умерло, – кивнул Гарри. – Точнее сказать, не чувствую, а... ощущаю? – Он пожал плечами. – В общем, знаю, и все тут.

Она снова поглядела на раковину. Лучи солнца упали на перламутровую поверхность, и она радужно засияла.

– Разве не прелесть?

– Она безобразна, – нахмурился Гарри. – Видишь тут, с краю, крохотную дырочку?

Она кивнула.

– Отсюда и пришла ее смерть. Другой моллюск, крохотный, но для нее смертоносный, просверлил это отверстие и высосал ее плоть, ее жизнь. Тоже вампир, как видишь. Нас миллионы.

Он вздрогнул.

Пенни положила раковину рядом с собой.

– Это ужасно, Гарри, – то, что ты рассказал.

– Но это правда.

– Откуда тебе знать?

– Потому что я некроскоп, – резко ответил он. – Потому что мертвые разговаривают со мной. Все, что умерло. Даже если оно не обладало разумом, все равно я получаю... сообщения. А эта чертова... прелестная раковина? Она рассказала мне о тупой боли в скорлупе, когда ее грызет убийца, и как разъедают плоть соки убийцы, пока он пробует ее на вкус, а потом медленно высасывает и переваривает. Прелестная! Это скелет, Пенни. Труп!

Он поднялся на ноги и устало побрел по песку.

– И это всегда так? С тобой?

– Нет, – качнул он головой. – Раньше не было. А теперь – так. Мой вампир растет. И с его развитием обостряются мои таланты. Когда‑то я мог разговаривать лишь с умершими людьми и другими существами, чьи мысли мог понять. Знаешь, собаки продолжают жить после смерти, как и мы. А теперь... Я чувствую все, что когда‑то было живо, а теперь умерло. И с каждым днем все отчетливей. – Он пнул ногой песок. – Погляди на этот пляж. Даже песок и тот стонет, шепчет и вздыхает. Миллиарды миллиардов, сокрушенных временем и приливом. Все это жизнь, давно истраченная, и ни одна из них не хочет смириться и молча вечно лежать в неподвижности. Даже мертвые предметы хотят знать: почему? зачем мне умирать?

– Но так и должно быть, – воскликнула Пенни, удрученная его тоном. – Так всегда было. Не будь смерти, в чем был бы смысл жизни? Если впереди вечность, зачем к чему‑то стремиться? Успеется.

– В этом мире, – взял ее за плечи Гарри, – есть жизнь и есть смерть. И только. Но есть другой мир, где возможно иное существование...

И в надвигающихся сумерках он рассказал ей о Темной стороне.

Когда он кончил говорить, Пенни вздрогнула от чувства неотвратимости и спросила:

– Когда мы туда отправимся?

– Скоро.

– А нам нельзя остаться здесь? Меня пугает тот мир.

– А мои глаза? Они тебя не пугают?

Глаза, как две маленькие лампы, сияли на его лице.

Пенни улыбнулась.

– Нет, я же знаю, что это твои глаза.