— Батюшка…

Он спустился со ступенек, приблизился к ней.

— Благословите, батюшка.

Она сложила ладони ковшиком и склонила голову.

— Бог благословит, — сказал священник, широким жестом перекрестив стоящую перед ним женщину.

Он повернулся, чтобы идти по другим своим делам, но голос остановил его:

— Батюшка…

Священник обернулся.

— Я панихиду хочу отслужить. Можно?

Он покивал, подумал.

— Можно, отчего же… Погодите минутку, я сейчас.

Вскоре он вернулся, уже облаченный в епитрахиль.

— Вы свечи зажгите пока.

Кремер зажег свою свечу от подсвечника, стоявшего у иконы в центре храма, протянул огонек Алине.

— Имя усопшего или усопшей? — спросил священник.

— Раб божий Сергий, — сказала она.

— И Константин, — добавил стоявший позади Алины Кремер.

Настоятель взглянул на него, потом перевел взгляд на Наговицыну.

— Родные?

— Родные, — твердо ответила она.

— Крещены ли были во Христе, в вере православной? — внезапно спросил священник.

Алина растерялась.

— Не знаю, — тихо ответила она. — Не думаю…

Настоятель вздохнул.

— Нельзя ведь, дочь моя. Не положено. По-человечески поминать не запретит никто, и Бог велит — но в церкви Христовой панихиду служить…

Четкий голос Кремера эхом отозвался под церковными сводами:

— «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя».

Священник, чуточку нахмурившись, посмотрел на говорившего. Несколько секунд они стояли так — глаза в глаза. И в этих внимательных, умудренных опытом и горечью жизни глазах Кремер внезапно увидел и узнал одного из своих — своих, прошедших круги ада, через которые прошел когда-то и он сам, своих, которых узнавал он всегда и всюду, в любом облачении и обличии. То же самое прочитал и священник в глазах воина, товарища и соратника. Кивнув, седовласый пастырь твердо произнес:

— Стало быть — Христовы.

И повернулся к иконе Спасителя, сурово и торжественно произнося первые строки поминальной молитвы.

Алина обернулась, с удивлением не обнаружив Кремера, который в течение всей панихиды стоял позади нее. Перекрестившись на алтарь, она вышла из храма и сразу же увидела своего спутника, стоявшего у большого черного камня неподалеку от церковной ограды. Кремер, стоя прямо, с вытянутыми вдоль тела руками и сосредоточенно нахмуренным лбом, что-то говорил, шевеля губами, но отсюда ей не было слышно ни единого слова. Тихо, чтобы не помешать ему ни звуком, ни жестом, Наговицына подошла поближе.

На камне было написано славянской вязью, но по-русски:

«Православным воинам, погибшим на Кавказе».

— …И русскому Павлику Ивашову, и украинцу Миколе Горденко, — говорил Кремер, — и лакцу Ильясу Хаджиеву, и Тофику Магомедову, узбеку, и латышу Валдису Лепиньшу…

Теперь Кремер заметил Наговицыну и повернулся к ней.

— И Сергею Телешову, и Косте Гриценко. Со святыми упокой, Боже, и сотвори им, Господи, вечную память, — сказала Алина и перекрестилась. Потом подняла глаза на Кремера:

— Ибо все они — люди веры правой.

Кремер коротко кивнул и, не дожидаясь Алины, направился к церковной калитке.

Закурили они уже у машины.

— Ну что, Аля? — спросил Кремер.