— Вы навестили одного моего старого друга.

— Да. Дон Кэрролл очень хвалил вашу работу.

Мак-Коннел смутился, уставился в пол.

— Он всегда меня жаловал.

— У него в кабинете я видела книжку с двойным тором на обложке. Хотела спросить вас про Лилину татуировку. Почему она выбрала именно двойной тор?

— Она питала слабость к топологии. В этой области геометрии можно выделывать с фигурами что угодно — сгибать, растягивать, а они останутся практически теми же самыми: сфера — сферой, куб — кубом. И так же любая жесткая форма, — например, кровать, на которой я сижу, или ковер у нас под ногами. Но стоит проделать в форме отверстие, и она перестает быть топологически эквивалентной. Двойной тор эквивалентен любой фигуре, имеющей два отверстия. Скажем, призовому кубку с двумя ручками. Лиле нравилась мысль, что можно подвергнуть нечто кардинальным преобразованиям, а оно, по сути, останется неизменным. Двойной тор особенно ценен в этом отношении.

— У Лилы в дневнике есть одна цитата… «Если уравнение не выражает Божьей мысли, оно для меня лишено смысла».

Питер улыбнулся:

— Рамануджан. Он полагал, что вдохновение ему ниспосылает Намагири, его домашнее божество.

— А как по-вашему, в числах есть Бог?

— Не в числах дело. Дело в моделях. Вселенной управляют математические модели. Силу тяжести, теорию струн, теорию хаоса, квантовую механику — все можно выразить в виде уравнения. F=GMm/R², например, — одно из основополагающих уравнений нашей Вселенной. Есть мнение, что, если нечто можно выразить уравнением, оно существует. Раз можно изобразить в виде уравнения обширное пустое трехмерное пространство, значит, такое пространство существует. Если сущность Господа — творчество, тогда, да, можно утверждать, что красивое уравнение выражает Божью мысль.

Он отвел глаза и улыбнулся собственным мыслям.

— В отличие от Лилы, у меня всегда были довольно примитивные вкусы. Я люблю историю о том, как однажды Харди пришел в больницу навестить Рамануджана и говорит: «Я сюда приехал на такси с номером 1729. Скучное число». На что Рамануджан ему отвечает: «Нет, это очень интересное число; это самое малое число, которым можно выразить сумму двух кубов двумя разными способами. — Помолчал и добавил: — Но вы сюда пришли не затем, чтобы заниматься математикой».

— А дневник Лилы, — осторожно поинтересовалась я. — Как он у вас оказался?

— Мне его дала Лила, в тот последний вечер, за ужином. У нее возникла новая идея — «озарение», как она сказала, — по поводу подходов к Гольдбаху, и ее интересовало мое мнение. Но я, как на грех, заявил, что сегодня — никакой математики. Хотелось хоть раз отложить работу и поговорить о других вещах, что касались нас двоих. Надо было решать насчет моего брака, определяться с нашими планами. И потом, я еще так мало знал о ней самой, о стольком хотел расспросить. В итоге она согласилась, но с условием, что я возьму дневник домой, просмотрю, а завтра мы все обсудим.

— И что же она рассказала о себе? — со жгучим интересом спросила я. — Что в тот вечер вы узнали о Лиле такого, чего не знали прежде?

— Я спросил о лучшем в ее жизни моменте.

— И что она?

— Рассказала, как вы вдвоем путешествовали по Европе.

— Паскаль в Париже, — улыбнулась я.

Он вопросительно взглянул на меня.

— Мечта у нее была такая, — пояснила я, — посетить могилу Паскаля. И в ту поездку эта мечта исполнилась. Ну и разволновалась же Лила! В жизни ее такой не видела.

— Нет, другое, — покачал головой Питер.