Никколо Амманити. Ты и я
Поистине в ночном мраке моей души всегда три часа утра. Мимикрия проявляется, когда какое-то безвредное животное использует свое сходство с опасным существом, живущим на одной с ним территории. Оно имитирует его окраску и поведение и пугает всех встречных — таким образом ему удается выжить.
Чивидале дель Фриули 12 января 2010
— Кофе? Официантка смотрит на меня поверх очков. Держит серебристый термос. Протягиваю ей чашку. — Спасибо. Она наполняет ее. — На ярмарку приехали? Киваю в ответ. — А что за ярмарка? — Лошадей. Она смотрит на меня, надеясь, что объясню, почему оказался в Чивидале дель Фриули. Не дождавшись ответа, достает блокнот. — В каком вы номере? Показываю ключ. — Сто девятнадцать. Она записывает номер. — Если захотите еще кофе, можете сами налить в буфете. — Спасибо! — Не за что. Когда она удаляется, достаю из бумажника сложенный вчетверо листок бумаги и разглаживаю его на столе. Эту записку написала моя сестра Оливия десять лет тому назад, двадцать четвертого февраля двухтысячного года. Мне было тогда четырнадцать лет, а ей ДВАДЦАТЬ ТРИ ГОДА.
Рим Десять лет тому назад
1
Вечером восемнадцатого февраля двухтысячного года я рано лег спать и сразу уснул, однако ночью проснулся и больше уже не сомкнул глаз. В шесть десять я лежал, натянув толстое пуховое одеяло до самого подбородка, и дышал открытым ртом. В доме стояла тишина. Слышались только дождь, стучавший в окно, шаги матери этажом выше — она прошла из спальни в ванную — и сипение, исходившее из моего горла. Вскоре мама придет будить меня, чтобы отвезти к ребятам. Я включил лампу в виде кузнечика, стоящую на тумбочке. Зеленый свет упал в угол, где лежали рюкзак, набитый одеждой, куртка, мешок с лыжными ботинками и стояли лыжи. В промежутке между тринадцатью и четырнадцатью годами я неожиданно вытянулся, словно меня откормили удобрениями, и стал выше сверстников. Мама говорила, что меня, наверное, тянули две тягловые лошади. Я уйму времени проводил перед зеркалом, разглядывая свою бледную кожу, усыпанную веснушками, волосы на ногах. Голову мою украшал каштановый кустарник, из которого торчали уши. Половое созревание изменило черты лица, и между зелеными глазами у меня выступал крупный нос. Я поднялся и полез в карман рюкзака, лежавшего у двери. — Перочинный нож тут. Фонарик тоже. Все есть, — прошептал я. В коридоре послышались шаги матери. Должно быть, она в синих туфлях на высоких каблуках. Я юркнул в кровать, погасил свет и притворился, будто сплю. — Лоренцо, проснись. Уже поздно. Я повернул голову и потер глаза. Мама подняла штору. — Какая противная погода… Будем надеяться, что в Кортине лучше. В тусклом рассвете нарисовался ее тонкий силуэт. На ней были юбка и серый жакет, которые она надевала, когда занималась каким-нибудь важным делом. Глухой свитер. Жемчужное ожерелье. И синие туфли на высоких каблуках. — Доброе утро. — Я зевнул, как будто только что проснулся. Она присела ко мне на кровать. — Дорогой мой, хорошо спал? — Да. — Пойду приготовлю завтрак… А ты умойся пока. — А что Нихал? Она поворошила мне волосы. — В это время он еще спит. Он дал тебе выглаженные майки? Я кивнул. — Ну, вставай. Я и хотел бы подняться, но что-то сдавило мне грудь. — Что с тобой? Я взял ее за руку. |
