— Так и было задумано, — не своим голосом ответила я.

Калеб слишком устал, поэтому кивнул. Заверил в том, что я все равно красивая, чмокнул в макушку и отправился спать на целых тринадцать часов.

* * *

Сестру я ненавидела не всегда. Первые пятнадцать лет жизни Лани была неотъемлемой частью меня самой; я существовала лишь как половина цельного комплекта. И искренне верила, что, если нас разлучат, я прекращу существовать.

Тогда, в далеком прошлом, сестра еще мною дорожила. Потом она променяла мои любовь и уважение на выпивку, наркотики и низкопробную вседозволенность. В те давние времена Лани была не бунтаркой, а просто лихой девчонкой — с косичками, разодранными коленками и жаждой приключений. Подбивала меня на бесчисленные вылазки по участку бабушки с дедушкой — от сеновала до пруда; тащила на задний двор, в домик для игр, и показывала дыру в стене за раковиной, где хранила свои преступные сокровища — леденец, стянутый из буфета, сломанную бижутерию, украденную у Эллен, второсортные любовные романы, позаимствованные с маминой тумбочки. (Именно последний трофей побудил маму обыскать нашу спальню и домик для игр и обнаружить тайник Лани. Книги и бижутерию вернули, леденец конфисковали.)

Да, Лани регулярно проказничала и часто пугала меня по ночам жуткими историями про людей с руками-крюками и про призраков-автостопщиков, однако именно она первой приходила мне на помощь и успокаивала в тяжелые минуты. Мы так наслаждались своим «близнецовством», что жалели маму, у которой сестра хоть и была (тетя А.), но не близнец, — и кузину Эллен, у которой вовсе не имелось братьев и сестер. Мы считали себя особенными, а нашу связь — нерушимой.

Потом папу убили, мама нас бросила, и Лани совершенно слетела с катушек. Я пыталась ее удержать, но спасаться она не желала. Это моя сестра-близнец дала понять очень четко.

Я не видела ее десять лет. Первое время после разрыва я только о ней и думала. Лани мерещилась мне повсюду: она разливала пиво в шумном пабе в центре Лондона, разглядывала Нику Самофракийскую в Лувре, закуривала сигарету на темной улочке в Риме. Я закрывала глаза — и Лани была тут как тут, со впалыми щеками, одичавшая… Она вела охоту за подсознанием и материализовывалась, как только мой разум хоть на долю секунды отключался.

Однако время шло, расстояние увеличивалось, и память о сестре блекла. Иногда я просыпалась среди ночи, вся в поту и в твердой уверенности — с Лани произошла беда. Остаток ночи ждала у телефона — сейчас позвонят с ужасной новостью; затем наступало утро, и жизнь возвращалась в нормальное русло.

После странного телефонного звонка в три часа ночи и последующих новостей о подкасте размытая фигура сестры вновь замаячила на краю моего сознания. Лани умела выбирать время, точно и безжалостно, и даже возвращение любимого человека не помогало выгнать ее из головы. Я вновь ощущала рядом худое долговязое тело Калеба, пыталась уснуть, однако даже с закрытыми глазами видела лицо сестры, в самом ужасном воплощении (размазанная подводка для глаз, пустой взгляд, кровоточащий нос).

Сон не шел, как бы отчаянно я о нем ни мечтала. Я тихонько поднялась, согрела в микроволновке чай, прихватила печенье, свернулась калачиком на диване и включила «Секретные материалы» на канале «Нетфликс». Просмотр фильмов о пришельцах и рыскающих по канализации червяках ростом с человека был высшей степенью бегства от реальности и безотказно успокаивал мои нервы. Однако сегодня я замирала каждые двадцать минут, отчетливо слыша звонок молчащего телефона. С годами моя связь с сестрой ослабла — сначала из-за наркотиков, потом из-за расстояния, — но тело настаивало, что Лани меня зовет. Я так и не решила, отвечать ли на ее зов.

Солнце уже освещало бруклинские высотки, а мне так и не позвонили с известием о том, что Лани умерла, покалечилась сама или покалечила кого-то.