Но сегодня ей хотелось поговорить.

Я села на пол, привалилась спиной к стене и постаралась разобрать ее слова. Фрагменты прошлого навсегда запечатлелись в моей памяти.

Тем вечером папа лег спать с мамой, а такое случалось редко. Утром дверь их комнаты оказалась закрыта. Я сама приготовила завтрак и ушла в школу. Вечером родители не ссорились. Оба вели себя спокойно и предупредительно. Ставя на стол тарелку с пережаренным цыпленком, мама положила ладонь папе на спину. Он поблагодарил ее и назвал «дорогая». Она старалась. Он прощал.

С тех пор я начала регулярно подслушивать разговоры родителей. При упоминании имени Этты мое сердце каждый раз вздрагивало. Затаив дыхание я слушала каждое мамино слово. Я ждала таких вечеров как подарка, хотя мама ничего об этом не знала. Мне отчаянно хотелось узнать, какой она была до того, как у нее появилась я.

Постепенно я начала понимать: каждый из нас несет в себе семена прошлого, а я – часть маминого сада.

1964

Хотя Сесилии было уже семь лет, она не могла заснуть без своей любимой куклы Бет-Энн. Однажды кукла пропала, и Сесилия искала ее повсюду, пытаясь вспомнить, где видела ее в последний раз. Этта сердито позвала ее из кухни. Сесилия поняла: мать недовольна, что она топает наверху, вместо того чтобы ложиться спать.

– Твоя кукла здесь, Сесилия!

У них был подпол для заготовок размером с собачью будку. Этта уже несколько лет ничего не солила, а старые запасы почти закончились. Она стояла на четвереньках у входа в подпол, задом к дочери.

– Она там, внутри. Видимо, ты ее туда закинула.

– Это не я! Ненавижу этот погреб!

– Мне туда не пролезть. Достань ее сама.

Сесилия принялась хныкать, что ей там не нравится, что ночнушка запачкается. Бет-Энн действительно валялась в глубине подпола.

– Нечего ныть. Если тебе нужна кукла, иди и возьми.

Сесилия встала на четвереньки. Этта пихнула ее под зад и втолкнула в узкий проем. Девочка заплакала, но ей очень хотелось вернуть Бет-Энн, поэтому она медленно поползла вперед. Вдоль стен стояли банки с заготовками; казалось, над головой смыкается болотная вода, заполняет легкие.

Позади что-то лязгнуло, но погреб был слишком узким, чтобы повернуться. Последний луч света, отражающийся в банках, исчез. Сесилия набрала воздуха в грудь, позвала Этту. С каждым движением камушки больно впивались в колени. Она подалась назад, попыталась пяткой открыть дверь, но та оказалась заперта.

В гостиной зазвонил телефон. Послышались тяжелые шаги Этты. «Алло!» – сказала она. На мгновение стало тихо, потом включился телевизор. Зазвучал знакомый голос ведущего вечерних новостей. Сесилия слышала, как мать разговаривает по телефону. Стоял сентябрь шестьдесят четвертого – как раз опубликовали доклад комиссии Уоррена. Этта, как и все, была потрясена убийством Джона Кеннеди.

Она так и не пришла. Вернувшись домой с ночной смены, Генри выломал дверь и вытащил Сесилию за ноги. Он хотел отправить падчерицу в больницу на осмотр, потому что та еле дышала и не могла сфокусировать взгляд, однако Этта его отговорила.

Пока Сесилия спала, Генри сидел рядом, приложив к ее груди холодное полотенце. Следующим вечером он не пошел на работу. Несколько дней они с Эттой не разговаривали. Генри снял с погреба дверь и перенес оставшиеся банки с соленьями в буфет.

– Эта дверь постоянно заедала, – сказал он и покачал головой.

Через неделю Этта подошла к Сесилии, когда та заканчивала ужинать, и что-то неразборчиво прошептала ей на ухо.