Возможно, мне следовало рассказать больше. Доктор подула на кончик ручки, будто он горячий, выписала рецепт и объяснила, как принимать лекарство. Я вышла из клиники, думая о прозрачной оранжевой коробочке на мамином столе, наполненной маленькими белыми таблетками, убывающими с течением месяца. Я засунула рецепт поглубже в сумку.

Было совершенно ясно – с Вайолет что-то не так. После той ночи, когда я застала ее в комнате у Сэма, она изменилась. Особенно меня пугала пустота, время от времени появлявшаяся в ее взгляде, когда она смотрела на нас c Сэмом. Вместо бешеных истерик, доводивших меня до слез, последовала молчаливая, нарочитая, расчетливая холодность. Такое спокойное, уверенное отторжение казалось невероятным для семилетнего ребенка. Ледяные взгляды. Полнейшее пренебрежение. Пассивное сопротивление всем моим просьбам. Доешь, пожалуйста. Прошу тебя, убери игрушки. Она пропускала мои слова мимо ушей, а я была бессильна. Наказания и угрозы не действовали. Последствия ее не волновали. Незначительные проявления любви, которые я получала от нее с момента рождения Сэма, сошли на нет. Она не позволяла мне прикасаться к ней. Наше прежнее противостояние возобновилось, а ты вновь стал единственным человеком, который был ей нужен.

Постепенно мы научились сосуществовать. Вайолет не нуждалась во мне и вскоре стала для меня просто еще одним жильцом, которому нужно положить пластиковые приборы и салфетку в виде сердца. Я сосредоточилась на Сэме, его режиме дня и минимально необходимых обязанностях в отношении Вайолет. Когда ты приходил домой, она искренне радовалась твоему возвращению.

Сэм был моей единственной радостью, и я делала все возможное, чтобы не позволить Вайолет погасить этот лучик света. Иногда, отведя ее в школу, мы с Сэмом приходили домой и забирались в неприбранную постель. Бутылочка, чай, книги, Бенни – что еще нужно для счастья? На столе громоздилась немытая посуда, в ванной лежало нестираное белье. Мы смотрели друг на друга, болтали об уточках и динозаврах и постепенно засыпали под лучами позднего зимнего солнца. Почти в год Сэм по-прежнему с удовольствием спал у меня на груди, несмотря на то что молоко пропало и мой запах изменился. Наверное, он чувствовал, как сильно мне нужен.

Тревога по-прежнему не проходила. В сумочке лежал незаполненный рецепт – каждый раз, доставая ключ или кошелек, я натыкалась на сложенный листочек бумаги и вспоминала о матери. Я не могла заставить себя сходить в аптеку: боялась сорваться.

Глава 42

– Сесилии нет дома. Не знаю, где она. – Папа старался говорить спокойно, но его голос дрожал. Руки тоже. Я наблюдала за ним из коридора. Он солгал: мама уже некоторое время не вставала с постели. Не знаю, зачем отец сказал неправду. В прошлый раз я взяла трубку, но он вырвал ее у меня из рук, словно голос на другом конце провода мог обжечь мне ухо.

Папа приносил маме суп, воду и крекеры. Я спросила: может, у нее расстройство желудка?

– Что? Да, в некотором роде.

Отец нагнал меня на лестнице. У него в руках был поднос с едой для мамы. Я не видела ее несколько дней. Когда же мы с ней виделись? Наверное, когда мама собиралась в город; в последнее время она исчезала все чаще и чаще, обычно на ночь, редко на две. Я прислушалась, но так и не смогла разобрать, о чем говорили родители. Мамин голос звенел от слез, папа был терпелив и спокоен. Я на цыпочках подошла к двери их спальни.

– Тебе нужна помощь.

Раздался звон разбитой посуды. Видимо, мама швырнула в папу тарелку с супом. Папа распахнул дверь и спустился в кухню за тряпкой; я еле успела отскочить в сторону. Мама лежала в кровати, закрыв глаза и скрестив руки на груди. На ее запястье белел такой же пластиковый браслет, как у миссис Эллингтон, когда ребенок у нее в животе так и не родился.