Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать.

– Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину.

– Это мои национальные цвета, – возразил Баренга.

– Сними.

В дверь постучали.

– Ваш заказ.

Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать.

– Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет.

Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери.

Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой.

Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем.

Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий.

– Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что нибудь еще, сэр?

Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги.

Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет.

– Да, вот что, – сказал Баренга. – Ты ведь знаешь всех постояльцев?

– Да, сэр. Думаю, да.

– Так вот, мне нужен один человек. Белая, с рыжими волосами, с веснушками.

– Девушка, сэр? – спросил официант, убеждая себя и том, что радикалу не подобает испытывать неприязнь и отвращение только потому, что чернокожий мужчина интересуется белой женщиной.

– Ну, разумеется, черт возьми, – ответил Баренга, – девушка. Я похож на тех, кому нравятся мальчики?

Он помахал стодолларовой бумажкой перед официантом.

– Здесь живет такая молоденькая девушка, – сказал официант.

– М м м?

Официант молчал. Тогда Баренга спросил:

– Ну, так где она?

Официант вновь посмотрел на стодолларовую купюру и, не сводя с нее глаз, ответил:

– В номере 1821 на восемнадцатом этаже с пожилым джентльменом восточного происхождения и молодым человеком.

– Он тоже чурка?

– Чурка?

– Ну да, он тоже китаеза? Косоглазый?

– Нет, сэр. Он – американец.

Баренга принял решение. За такие пустяки сто долларов слишком жирно. Свернув бумажку, он запихнул ее в карман своей дашики.

– Спасибо, старик, – сказал он и быстро закрыл дверь перед носом ошарашенного официанта.

С довольной улыбкой Баренга повернулся к Нильсону.

– Ну как?

– Все было нормально, пока ты не украл у официанта эти сто долларов, – сказал Ласа.

В коридоре уставившийся на закрытую дверь официант пришел к такому же выводу. Сто долларов – неплохие деньги.