Я закрываю за собой дверь и шарю в темноте по стене, пока не натыкаюсь на выключатель. Комната наполняется теплым светом, но люстра тоже другая – рожковая и висит над минималистским стеклянным столиком. И столик, и стулья – не мои.

– Эй? – окликаю я.

Никто не отвечает.

В доме тихо.

До жути тихо.

В моем доме на полке за обеденным столом стоит большая семейная фотография – мы втроем, Дэниела, Чарли и я, на смотровой площадке Инспирейшн-Пойнт в Йеллоустонском национальном парке.

Здесь, в этом доме, на полке стоит черно-белая, контрастная фотография того же каньона. Выполнена она более профессионально, но на ней никого нет.

Я перехожу в кухню, и сенсор движения включает приглушенный свет.

Кухня – роскошная.

Дорогая.

И безжизненная.

У меня дома на белой дверце холодильника красуется на магнитиках первая творческая работа Чарли – макаронная мозаика, – неизменно вызывающая у меня улыбку. В этой кухне стальной фасад «Гагенау» сияет безукоризненной чистотой.

– Дэниела! – зову я.

Здесь даже эхо моего голоса звучит иначе.

– Чарли!

Вещей меньше, эха больше.

Я прохожу в гостиную. Моя старая вертушка стоит рядом с дорогой акустической системой. Мои виниловые пластинки с записями джаза аккуратно и с любовью расставлены в алфавитном порядке на встроенных полках.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

В коридоре темно, и выключатель не там, где он должен быть, но это не важно. Почти все осветительные приборы работают на сенсорах движения, и лампы скрыты в углублениях в потолке.

Деревянный пол тоже не мой. Он симпатичнее, половицы шире и не такие гладкие.

Фотография, на которой мы втроем стоим на фоне Висконсин-Деллс, заменена здесь эскизом с изображением Военно-морского пирса. Эскиз выполнен углем на листе толстого пергамента. В глаза бросается подпись художника в правом нижнем углу – Дэниела Варгас.

Я вхожу в комнату слева.

В комнату сына.

Вот только и она совсем другая. Нет ни одной из его сюрреалистических работ на стенах. Нет кровати. Нет манга-постеров. Нет письменного стола с разбросанными листками. Нет лавовой лампы и рюкзака. На полу не валяется разбросанная одежда. Только монитор на дорогом столе с книгами и бумагами.

Шокированный, я иду в конец коридора. Отодвигаю раздвижную дверь с матовым стеклом и вхожу в спальню. Шикарную, холодную, нежилую, как и все остальное в этом доме. Не мою.

На стенах выполненные углем на толстом пергаменте эскизы. Стиль тот же, что и у наброска в коридоре. Центральное место занимает стеклянная витрина, встроенная в деревянный – похоже, из акации – стенд. Идущий из основания свет падает на сертификат в кожаной папке, опирающейся на обтянутую бархатом стойку. На свисающей со стойки тонкой цепочке висит золотая монета с изображением Джулиана Павиа.

Текст на сертификате гласит:

Премия Павиа присуждена ДЖЕЙСОНУ ЭШЛИ ДЕССЕНУ – за выдающиеся достижения в продвижении наших знаний и понимания происхождения, эволюции и свойств вселенной посредством помещения макроскопического объекта в состояние квантовой суперпозиции.

Я опускаюсь на край кровати.

Мне нехорошо.

Сильно нехорошо.

Мой дом – моя тихая гавань, моя крепость, мой уютный уголок, где я окружен семьей. Теперь он даже не мой.

У меня сводит живот.

Я бегу в ванную, откидываю крышку унитаза, и меня выворачивает в сияющую белизной чашу.

Горло горит от жажды.

Я поворачиваю ручку и пью из-под крана.

Ополаскиваю лицо.

И бреду в спальню.

Мобильника при мне нет, и где он, я не представляю, но на прикроватном столике стоит проводной телефон.