|
В частности, Петра Афанасьевича Сидорова — в Чапаевске. Тот, в разговоре с автором анонимного доноса, рассказал, что побывал в плену, его проверял СМЕРШ и признал чистым, по справке он получил новые документы, но на родину возвращаться побоялся, зная, как косо посматривают на побывавших в плену, и понимая, что его в любой момент могут арестовать, несмотря на заключение проверявших его компетентных органов. В Чапаевске он скрыл, что находился в плену, устроился на работу. Сейчас он может говорить об этом открыто, потому что на побывавших в плену и в лагерях уже не смотрят косо как на возможных предателей.
И все-таки, что-то странное в этом есть, восклицал автор доноса. Уж не сотрудничал ли он с нацистами, а может, он и в других преступлениях против Советской Власти виноват? Все четыре доноса были написаны разными почерками, с разными характерными словечками, с разной орфографией, от безграмотной до очень аккуратной, один даже от лица женщины был состряпан, и только когда эти четыре доноса, пришедшие в разное время и попавшие к разным следователям, положили рядом, эксперты смогли с уверенностью сказать: писал их один и тот же человек. Общим во всем доносах было одно: обвинения были составлены настолько наивно и безграмотно, настолько в духе осуждаемых нынче недавних времен, настолько ясно видна была их беспомощность и безосновательность, чтобы и у самого подозрительного следователя отпала охота с ними возиться, едва бы он их прочитал. Чтобы на волне повальной реабилитации заводить дело против человека, виновного лишь в том, что побывал в лагере для военнопленных или в концлагере и выжил там… нет уж, увольте, так можно по загривку огрести, что долго потом будешь охать. И следствие ограничивалось тем, что направляло запрос в военные архивы, получало ответ, что такой-то был честным солдатом, вплоть до исчезновения без вести свято исполнявшим свой долг, признавало донос безосновательным и списывало дело в свой архив. То есть, расчет был психологически верен, идеально верен. А теперь, допустим, возникли сомнения в подлинности документов или подлинности личности кого-то из владельцев паспортов. Первым делом отправили бы запрос в областное управление ГБ, а оттуда бы ответили: как же, как же, все правильно, на этого человека даже донос поступал, но мы признали донос ложным, ни в чем не виновен человек, пусть спокойно живет. И человека оставили бы в покое. Раз сам КГБ его уже проверял и нашел ни в чем не виноватым — значит, остальным тут делать нечего. Человека сразу оставили бы в покое. И один шанс из тысячи, что какой-нибудь дотошный милиционер сумел бы разглядеть какую-нибудь мелкую неувязку с номерами паспортных бланков или чем-нибудь еще. — Артистом своего дела был Повиликин, — сказал полковник Переводов. — Всю душу вкладывал… Правда, наверно, не для всех клиентов, а для тех, кто мог заплатить за такое качество. Это ж сколько времени и средств требовалось: поездки туда, сюда, над одними только доносами корпеть… — С другой стороны, — заметил Высик, — если бы он не так старался создать прочную базу под любой фальшивкой, а просто выпекал фальшивые корочки, нам бы намного дольше пришлось повозиться. — Это да, — согласился полковник. — Но, скорей всего, тогда сам Повиликин бы давно попался. Примитивные «рисовальщики» долго на воле не живут… А поскольку каждый донос был отправлен довольно давно, то, получалось, Повиликин строчил доносы заранее, до того, как начинал делать подложные документы, чтобы к тому времени, как клиент получит паспорт на руки, донос успел бы отлежаться и уйти в архив. Тоже точный расчет. Во все областные управления СССР пошел срочный приказ проверить, не появлялось ли схожих доносов на людей, якобы воскресших после того, как они многие годы числились пропавшими без вести, и принять меры к задержанию людей, на которых эти доносы написаны. |
