6

Той ночью Мэгги помазала Сэму глаз травяной мазью, и на следующее утро наметилось явное улучшение. Еще через день от конъюнктивита не осталось и следа. Теперь, по мнению Алекса, единственным поводом для тревоги была укоренившаяся у сына привычка говорить неправду.

— Он еще ребенок. Он сочиняет истории. И что такого? Дети всегда так делают. Потом он из этого вырастет.

Но Алекс был непреклонен:

— Никакие это не истории. Это ложь. Ложь. Каждое слово, которое он произносит, — ложь. Спроси, как его зовут, и он ответит что угодно, только не Сэм. Спроси, где он живет, и он будет нести чепуху. Он уверяет, что его мама — тетя из кондитерской. Если он говорит «да», все должны делать вид, что он подразумевает «нет».

— Ради бога, ребенку всего три года!

— Ему скоро четыре, и с ним что-то не так!

— Это просто фаза, которую он переживает, Алекс. Твоя мать рассказывала мне, что ты до девяти лет писался в постель.

Алексу не нравилось, когда ему напоминали о таких вещах. Мэгги поняла, что ее реплика разозлила мужа: в отличие от большинства людей, он, когда злился, начинал говорить тише и делал глубокие вдохи между словами.

— Это не фаза. Это устойчивое состояние.

— Я хотела сказать — так бывает со всеми детьми. Все они придумывают себе товарищей по играм. Вот что я имела в виду.

— Но Эми никогда этого не делала. По крайней мере, не в таком масштабе. И никто из детей наших друзей. Сэма надо показать детскому психиатру.

— В три года? Да это ты сошел с ума, Алекс!

— Думаешь, будет лучше, если мы подождем, пока ему стукнет тридцать? Именно сейчас нужно этим заняться, если мы хотим, чтобы он выправился.

— Выправился? Я не хочу, чтобы он выправлялся. Я не собираюсь отдавать Сэма в лапы какого-то мозгоправа.

— Кто такой мозгоправ? — поинтересовалась Эми.

— Специальный доктор, — ответил Алекс, — который присматривает за детьми.

— А вот и нет, — заявил Сэм.

Казалось, им легче вот так бесцельно спорить, нежели найти более действенный способ общения. Во всяком случае, Алекс и Мэгги только и делали, что спорили. Вопрос так и остался нерешенным, и они разошлись в разные стороны.

Тем временем Мэгги возвратилась к дневнику, воодушевленная успехом первых своих попыток. Она отыскала страницу со снадобьем, принесшим Сэму облегчение, и сделала там собственную запись. Она зафиксировала даты, количество, которое использовала, и фразу: «Конъюнктивит у Сэма прошел». Эх, если бы в дневнике говорилось, как можно травами излечить от небылиц и выдумок...

Перелистывая страницы и останавливаясь тут и там, чтобы приглядеться к разным средствам, Мэгги совершила открытие. В некоторых местах, где были записи чернилами, обнаружились еще какие-то заметки, но уже карандашом и такие бледные, что беглый взгляд вполне мог их пропустить. В основном эти заметки также представляли собой списки, составленные тем же каллиграфическим почерком, но иногда попадались и дополнительные комментарии к ним. Мэгги удивилась, что раньше их не замечала, но опять-таки карандашные записи оказались слишком бледны, чтобы их можно было с легкостью разобрать.

Рута весьма могущественна, она мать всех трав. Я слышала, что ее также называют башуш, трава милосердия, есть и другие имена. Это трава Дианы, хотя она горяча и поистине относится к стихии Огня.

Именно руту использовали в пору Великой чумы, хотя и отрицали это. Она лучше растет, если ее украсть, что я и сделала. Собирать ее следует рано утром, потому что потом она ядовита. Кто-то говорит — зрение. Я знаю, если съесть листья, не будешь говорить во сне, ведь это язык ангелов и демонов. Толченый лист, если вдыхать его полной грудью, очистит разум от завистливых мыслей.