У Аэрона и доказательство имеется — собственные чувства к Бадену, одержимому демоном Неверия, который некогда был его лучшим другом. Давным-давно Аэрон потерял того, кого любил больше, чем мог бы любить родного брата, и теперь, оставаясь наедине с собой, часто представляет Бадена и думает о том, как могла бы сложиться жизнь, если бы тот не погиб.

Парису он подобной участи не желает.

Черт с ней, с масштабностью. Уж лучше снова обратиться к жестокости.

— Если ты способен с легкостью принять утрату, как утверждаешь, почему же тогда все еще скорбишь по Сиенне?

Свет луны озарил лицо Париса, и Аэрон заметил, что глаза у него слегка остекленевшие. Похоже, он пил. Опять.

— У нас не было нескольких десятков лет. Всего лишь несколько дней, — произнес он безжизненным голосом.

«Нужно идти до конца».

— А если бы ты прожил с ней сто лет, то смирился бы с ее смертью?

Повисла пауза.

Конечно же нет.

— Хватит! — Парис ударил кулаком по крыше с такой силой, что все здание содрогнулось. — Не хочу больше об этом говорить.

Очень плохо.

— Потеря есть потеря. Слабость есть слабость. Не позволяя себе привязываться к людям, не станем и переживать, когда они умрут. Если мы закалим свои сердца, то не будем желать того, чего не можем получить. Наши демоны преподали нам хороший урок.

Некогда их демоны обитали в аду и отчаянно жаждали обрести свободу. Объединившись, они сумели выбраться, но в конечном счете лишь сменили одну тюрьму на другую, и вторая оказалась гораздо хуже первой.

После пыток серой и пламенем преисподней демоны на тысячу лет оказались запертыми в ларце Пандоры. Тысячу лет тьмы, безысходности и боли. На сей раз они лишились не только свободы, но и надежды на лучшую долю.

Если бы демоны были сильнее и способны обуздать свои желания, не попали бы в плен.

Если бы Аэрон обладал достаточной силой воли, то не стал бы помогать открывать ларец. И тогда его не постигло бы проклятие, и тело его не превратилось бы во вместилище для величайшего зла, которое он сам же и освободил. Его не изгнали бы с небес, из единственного дома, который он знал, и не обрекли провести остаток вечности на неспокойной земле, где ничто не остается неизменным.

Он не потерял бы Бадена, враждуя с охотниками — презренными смертными, ненавидящими Владык и обвиняющими их во всем зле мира. Друг умер от рака? — Разумеется, виноваты Владыки. Девочка-подросток обнаружила, что беременна? — И это, несомненно, происки Владык.

Будь Аэрон крепче духом, не оказался бы снова втянутым в войну, где нужно сражаться и убивать. Всегда убивать.

— Ты когда-нибудь желал смертную? — спросил Парис, отвлекая его от мрачных мыслей. — В плане секса?

Аэрон негромко хмыкнул:

— Впустить в свою жизнь женщину на один день и потерять ее на следующий? Нет. — Он не такой дурак.

— Кто говорит, что ты обязательно ее потеряешь? — Парис вытащил из внутреннего кармана кожаной куртки фляжку.

Снова алкоголь? Видно, болтовня, затеянная, чтобы поднять другу настроение, не принесла пользы.

Сделав большой глоток, Парис добавил:

— У Мэддокса есть Эшлин, у Люсьена — Анья, у Рейеса — Даника, а теперь и у Сабина есть Гвен. Даже у сестры Гвен, Бьянки Ужасной, имеется возлюбленный — ангел, с которым мне пришлось бороться в масле… впрочем, не важно. Не будем об этом говорить.

Бороться в масле? Да уж, о таком действительно лучше не говорить.

— Все эти парочки обрели друг друга, но каждая из женщин обладает какой-то способностью, выделяющей ее среди прочих. Они не простые смертные.

Однако это не означает, что они будут жить вечно.