— Они ничего пока не утверждают. А я сплю.

— Ты не веришь!

— Без этого психа было бы легче дышать. Нам всем.

— Помнишь, что я тебе говорил про этот дом? Помнишь?

— Помню.

— Я так и знал, Вадька, подсознательно — знал. Я чувствовал. Понимаешь?

— Понимаю. Спи. Кстати, ты же недавно только говорил: «Откуда мне было знать?»

— Не цепляйся. Слышишь? Да слышишь ты меня или нет?!

— Ну что еще?

— У тебя выпить есть?

— В сумке фляжка. Возьми.

Мещерский встал, нашарил в темноте в багаже Кравченко плоскую металлическую фляжку, из которой герои в ковбойских фильмах потягивают скотч. А Кравченко в ней держал свой любимый армянский коньяк. Глотнул, поперхнулся, снова глотнул.

— Завтра я найду кассету, — заявил он решительно, — в этом доме обязательно должны быть кассеты или диски с ЕГО голосом.

— Зачем это тебе теперь?

— Я хочу, чтобы ты услышал, как он пел. Ты должен услышать.

— Ладно, послушаем. Ложись. Пробку смотри не позабудь завернуть!

Мещерский швырнул фляжку в сумку. Бухнулся в кровать. Зарылся лицом в подушку: «Зачем мы сюда только приехали? — Мысль скреблась, точно кошка о крышку молочного бидона. — Я сам все это затеял, сам. А теперь мне просто тошно, тошно, тошно!»

БЕЗ СОПРАНО. УТРО

— Рыпаться! Этот твой жаргон, — Мещерский скривился. — Интересно, кто эти рамки нам установит? Твой разлюбезный Сидоров, что ли?

— Боготворимая тобой хозяйка этого дома. Теперь все решать ей. И насчет наших действий тоже, а во-вторых, повторяю…

— Вы не спите? Нет? Простите, я шел по коридору, услышал ваши голоса. — В дверях стоял Григорий Зверев, успевший уже облачиться в свою претенциозно-молодежную «кожу». Однако на этот раз место рубашки занял траурный супермодный френч. Две его верхние застежки нарочито небрежно открывали загорелую грудь. Зверев жевал мятную резинку. Ею противно-свеже запахло в комнате.

— Да, ребята, какие у нас тут дела завертелись. Вы позволите? — Он прошествовал к креслу у окна, сел и непринужденно вытянул ноги.

Мещерский отметил, что дубляжник, как про себя он окрестил этого роскошного, отлично знавшего себе цену мужчину, сегодня настроен отчего-то весьма дружелюбно с теми, кого еще день назад едва замечал.

— Я кофеварку достал. Каждому самому сегодня придется о хлебе насущном заботиться. Шура в слезах, все из рук у нее валится. Плачет у себя, — сообщил он самым доверительным тоном.

Мещерский не мог не восхититься тем великим талантом притворства, с которым Зверев манипулировал своим бархатным баритоном. «Как на виолончели играет. Вот что значит актер — голосом выразит все, что захочет».

— Благо холодильник полнехонек, — продолжал актер. — Там электрогриль еще есть в чулане. К обеду вытащим на лужайку, нажарим стейков на свежем воздухе. На всю компанию.

— Вряд ли сегодня у кого-то появится тяга к пикникам, — возразил Кравченко.

— Да, дрянь делишки, — Зверев вытащил из кармана пачку сигарет. — Прошу.

Они отказались.

— Тогда.., с вашего позволения. — Он закурил. А им ничего не оставалось как сесть — видимо, Зверев настроен был на беседу.

— Значит, это вы его, бедняжку, нашли вместе с тем милиционером? — спросил он, выдыхая дым.

— Мы.