— Вернее, ты, Вадя.

— Ну да, когда мы поведали всей честной компании об убийстве того пропойцы на дороге.

— Я так не считаю. К тому же тогда первую скрипку за столом играл Файруз. Именно он первым начал рассказывать об убитом. Мы только уточняли факты.

Кравченко поднял брови:

— Мы им рассказали все, и весьма подробно. Вот в чем дело. Возник прецедент. А им мог кто-то воспользоваться в своих целях. Ну ладно, эти выводы еще вилами на воде писаны, нечего пока гадать. Ты вот лучше скажи: кто тебя тут сейчас больше всех интересует? Только честно.

— Честно? — Мещерский почесал подбородок. — Естественно, ОНА.

— А кроме нее?

— Корсаков и Файруз.

— Почему?

— Я, например, так пока и не догадался, кем доводится Зверевой и что делает в ее доме этот крашеный бугай.

А Файруз.., ну отчего это ему пришла фантазия вдруг оказаться иранцем? Кстати, интерес к иностранцам — это наша общенациональная черта. И потом… Тебе не кажется, что он совершенно непохож на правоверного?

— Не мусульманин?

— Ну да, не похож.

— Оттого что вино пьет за ужином?

— О каких мелочах ты говоришь? Не в этом дело.

— А в чем?

— Так, — Мещерский уклончиво пожал плечами. — Ты же знаешь, я на Ближнем Востоке работал, кое-что повидал. А тут, наоборот, кое-чего не вижу. Что, заинтриговал?

То-то. Ну а тебя кто тут больше всего прельщает? Алиса?

Только честно.

— Александра Порфирьевна.

— Бабуля в пижаме?

— Бабуля в шелковой пижаме и с сигаретой, а иногда…

Ты ничего не заметил?

— Нет.

— Она чрезвычайно элегантно, прямо шикарно крутит «козьи ножки».

— «Козьи ножки»?

— Ну да! Этот жест характерен для тех женщин, которые побывали на войне. Для фронтовых подруг, понимаешь? Я с одной такой бабулей в госпитале познакомился, когда лежал — ну, сам знаешь после чего. С виду была — божий одуванчик. А оказалась — бывший снайпер. В войну двести восемьдесят фрицев замочила, чуть до рекорда Людмилы Павличенко не дотянула. Я перед такой бабулей — сосунок. А ты вообще…

— У тебя воображение пылкое, Вадя. — Мещерский снисходительно потрепал приятеля по руке. — Надеюсь, в убийцы ты бабу Шуру не запишешь?

— В убийцы, Сережа, официально пока записан один-единственный человек — некий гражданин Пустовалов Юрий Петрович. Чудище с топором, ножом и сдвинутой набекрень психикой.

— Где он, интересно, прячется? — спросил Мещерский. — Если, конечно, прячется, а не является плодом милицейских фантазий. Может, он и не сбежал ниоткуда, а? Хотя… Столько дней без еды, без крыши над головой.

— Озерный край, Северная Ривьера. — Кравченко повел рукой, словно предъявляя эту самую «ривьеру» приятелю. — Да тут, Серега, можно спасаться целому батальону олигофренов: леса, скалы, ключи везде бьют, ягоды-грибы. Так что если дурачок наш неприхотлив к климату и по причине утренних холодных зорь не откочевал куда-нибудь на юг как дикий гусь, то…

— Твой Сидоров его наверняка возьмет с поличным.

Не смеши меня. У них убийцы годами в розыске числятся.

Годами! Они ж работают нерасторопно.

— Это их дела: расторопно — нерасторопно.