Мещерский вертел в руках «деррингер».

— Ты Катюше про свой характер заливай. А это.., думаю, подобная техника там нам не понадобится. Это уж чересчур как-то — на дачу в гости заявляться с «деррингером». Не поймут нас, а то еще и засмеют. Но на всякий пожарный… — Он сделал вид, что прячет пистолет во внутренний карман пиджака.

— На мою личную капоэйру не желаете взглянуть? — напоследок спросил их директор «Стальной лилии» — бывший коллега Кравченко по службе в конторе. — На дорожку, а? А то сейчас мигом организуем. И сто грамм качественных для расширения сосудов не повредят.

— Нет, спасибо, в другой раз. У нас билеты на ночной поезд. — Мещерский потянул оживившегося было приятеля за рукав. — Видишь, «Красная стрела», как в старые добрые времена. У тебя, Вадя, нижнее место, как ты любишь. Так что времени у нас остается только заскочить домой, собрать вещички да поймать машину до площади трех вокзалов.

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Утром на перроне Московского вокзала, тепло попрощавшись с моряками, Кравченко строго внушал Мещерскому:

— Ну времена! Мужикам жрать нечего. Жрать! Смотри, во что флот превращается. А тут какие-то певуны завещание не поделят, а? Дожили!

— Ты так упрекаешь, будто это я все затеял, — обиделся Мещерский. — Ты вон своему Чучелу врежь хоть раз о социальной несправедливости. Наверняка в глаза не скажешь.

— А я не говорил, что ли, ему? — взвился Кравченко. — Да тысячу раз, в лицо.

— И что же он?

— А! Чучело мое, когда трезвое, так рассуждает: все гребут, а я чем хуже? Не достанется мне, достанется другому. Уж лучше я буду родимую отчизну грабить, чем какой-нибудь паразит со швейцарским паспортом, который считай что и Звереву вон, красу и гордость русской сцены, с потрохами купил.

— Старик умер. Почил с миром. О мертвых либо хорошо, либо…

— А, — Кравченко снова отмахнулся, подхватил спортивную сумку. — Хватит трепаться, лови тачку. До Морского вокзала еще пилить и пилить.

До Сортавалы решили добираться водным транспортом — переправиться через Ладогу на «Ракете». Однако на двенадцатичасовую опоздали, слишком долго закусывали в вокзальном баре. Пришлось скучать до вечернего рейса.

Мещерский по своему радиотелефону связался с дачей Зверевой. Беседовал с секретарем.

— Нас встретят на пристани на машине, — сообщил он. — Дача-то километрах в двадцати от городка.

По Ладоге шли с ветерком. Осеннее солнце даже припекало, однако на открытой палубе было знобко. Кравченко застегнул «молнию» на куртке до самого подбородка и, перегнувшись через борт, следил, как синие волны, взрезанные корпусом «Ракеты», обращаются в белую пену. Он не то что-то бурчал себе под нос, не то напевал. Мещерский прислушался. «Ехали медведи на велосипеде, — донеслось до него. — А за ними кот задом наперед…»

— Пивка б сейчас после вчерашнего адмиральского фуршета, — мечтательно вздохнул Кравченко. — Горло прополоскать. Эх! Зайчики — в трамвайчике, жаба на метле…

К причалу пришвартовались уже в сумерках. Мещерский ступил на потемневшие от сырости доски. Осмотрелся. Действительно, тихое место: голубенькое здание пристани, с резным крылечком и облупившейся краской вывески над закрытым окошечком билетной кассы, несколько катеров у причала, чуть дальше на шоссе — остановка рейсового автобуса.