|
Скакали быстро, целеустремленно, не обращая внимания на стужу. Поля по обе стороны дороги покрывал искрящийся лед. Меж чёрных голых ветвей деревьев, на которых густо сидели такие же черные вороны, вились серебристо-серые клубы тумана. Отряд галопом проносился через темные промозглые деревушки, настрадавшиеся и от жестокостей войны, и от безжалостной зимы. Из хижин, выпрашивая кусок хлеба, выползали крестьяне с посеревшими лицами, с отрешенными взглядами. Встречались всадникам и церкви, двери которых были сорваны с петель, а вдали они разглядели поднимающийся к небу зловещий столб черного дыма. Но было и нечто новое. Де Пейн улавливал перемены не только в погоде — уже пробивались из земли живучие ростки первых весенних цветов, — но и в том, что появились признаки наступившего мира. На дорогах не было колонн марширующих воинов, зато хватало купцов и коробейников, лудильщиков и пилигримов. Поля были вспаханы. Катились по большим трактам телеги со всякой снедью. Проносились на выносливых скакунах королевские гонцы. Открылись харчевни и постоялые дворы. На перекрестках дорог, на рынках, с церковных папертей и у древних святилищ оглашали манифест Генриха Плантагенета о мире. Гастанг шепотом сообщил, что король Стефан занемог, он при смерти, а единственный оставшийся сын его, Вильям, прикован к постели: он непонятно как свалился с коня и сломал ногу, катаясь в предместьях Кентербери. Так что на сегодняшний день Генрих, несомненно, набирал силу.
Они расположились на очередной ночлег в небольшом монастыре, где благочестивые братья с радостью предложили им за умеренную плату ужин и кров в гостевом доме, а на следующее утро, ближе к полудню, отряд уже подъезжал к Борли. Барский дом стоял на небольшом холме, окруженный палисадом и сухим рвом, с внутренней стороны которого был насыпан земляной вал. Въездные ворота покосились, а парадный двор был завален мусором, черепками горшков, обломками сундуков и комодов. Полуживые куры клевали что-то на земле, с загаженных насестов то и дело взлетали голуби, а у затянутого тиной пруда гоготали гуси. Сам дом явно был выстроен на месте прежнего каменного жилища — на старом фундаменте были возведены стены из оштукатуренных бревен. Теперь эта постройка понемногу разрушалась. Дверь висела на кожаных петлях, оконные ставни вообще были сорваны, а в покатой соломенной крыше зияли прорехи. Де Пейн спешился и вошел в темную прихожую. Отвратительное зловоние заставляло сдерживать дыхание, а покрытые слоем грязи стены оскорбляли взор. Рыцарь подавил внезапную дрожь. Было во всем этом нечто, навевавшее невыразимый ужас, словно в глубине мрачного запущенного дома затаилось зло. То же самое чувство испытали и Гастанг, и Парменио. Никто не захотел оставаться внутри, все вышли на свежий морозный воздух. — Странно, — произнес де Пейн. — Укрепленный особняк так запущен и заброшен, и это в военное время! Наверняка здесь должны были укрываться люди: крестьяне, преступники, наконец. — Он попросил воинов обыскать надворные постройки. — А что мы здесь ищем-то? — спросил Гастанг. — Что-либо странное, — ответил де Пейн. — Что-то такое, чего здесь быть не должно. Воины отряда с шутками и прибаутками бросились выполнять приказ, довольные, что уже не надо трястись по обледеневшим дорогам, но по мере поисков настроение этих закаленных бойцов стало быстро меняться. Ими овладело беспокойство, желание побыстрее убраться отсюда; они стали громко обсуждать, где разбить лагерь для ночлега. Обыск дворов и построек продолжался, и вот один воин подбежал к де Пейну, ожидавшему у надвратной башни. — Здесь недавно кто-то побывал. — Наемник махнул рукой в противоположную сторону двора. — В конюшне свежий навоз. А в маленькой кухоньке остатки обеда. — Это Беррингтон и Майель, — чуть слышно сказал де Пейн. |
