Монбар поднялся со своего места, передал Беррингтону графин с водой и кубок, который тот поспешно наполнил и сделал глоток.

— Ты упомянул свою сестру, — воспользовался паузой де Пейн, — высокородную Изабеллу. Да, она мне знакома. Только разве не грустно ей было в Иерусалиме, совсем одной?

— Нет, брат. — Беррингтон покачал головой. — Она вместе с другими дамами и девицами жила в бенедиктинском монастыре, что близ Ворот Ирода. Владыка Тремеле был весьма любезен — он предложил ей для проживания маленький домик в северной части города. У нее были собственные средства, полученные по наследству, а я позаботился о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.

— В прошлом году, на исходе лета… — настойчиво подсказал Монбар, метнув на де Пейна сердитый взгляд: отступление в рассказе явно пришлось ему не по душе.

— В прошлом году, на исходе лета, — подхватил Беррингтон, — на самой Храмовой горе, да и в других кварталах Иерусалима, стали происходить чудовищные убийства. Убивали молодых женщин, а тела обескровливали. Что ж, Иерусалим влечет к себе праведников, но поселяются в нем и исчадия ада. Поначалу городские власти решили, что это какой-то безумец затеял свою собственную нечестивую войну, потому что все жертвы были мусульманками, однако же потом стали находить и убитых христианок. Поползли смутные слухи, связывавшие эти убийства с чернокнижием, колдовством, темной магией, с ведьмами. Стали высказывать подозрения вслух. Жила там одна ведьма, некая Эрикто, возможно, родом из Англии; она незадолго до тех событий объявилась в Иерусалиме и погрузилась в пучины запретного знания. Патриарх Иерусалимский и градоначальник пообещали вознаграждение тому, кто ее поймает, но Эрикто, должно быть, сам черт помогал: почти никто и никогда не мог ее увидеть, разве что мельком, она умела менять обличье, как оборотень, — так ее и не поймали. И все же, — рассказчик запнулся, — ходили упорные слухи, что ее замечали у подворья нашего ордена, а то и видели, как она входила на само подворье. Шептались и о том, что здесь замешан некий рыцарь, хуже того, что в наши ряды просочились адепты тайного братства чародеев. И опровергать эти слухи было трудновато — в первую очередь, из-за Генри Уокина. За ним давно уже ходила зловещая слава, поговаривали, что он то и дело отлучался в город, якшался с торговцами живым товаром, посещал бордели, притоны разврата, питейные лавки, а также бани, кишащие продажными девками. Ничего сверхъестественного, ничего такого, что позволило бы выдвинуть против него серьезные обвинения, но сплетники все настойчивее твердили, будто Орден рыцарей Храма связан с чародейством. — Беррингтон вскинул руку. — Разумеется, против наших братьев и раньше выдвигались такого рода обвинения. Наши писцы и богословы изучают тайные знания, накопленные и евреями, и арабами, а такие занятия весьма тревожат некоторых прелатов нашей Святой матери-церкви. На сей раз, однако, обвинения были серьезными, причем в связи со всем этим неизменно упоминалось имя Генри Уокина. Владыка Тремеле спросил совета у меня как старшего по рангу из всех английских рыцарей в Иерусалиме. Обыскали келью Уокина. У него там были сундуки и ящики с потайными отделениями, и в них нашлось достаточно доказательств, чтобы повесить его или сжечь, да не один раз.

— Например? — тихонько спросил Парменио.

— Чаши и фиалы с пятнами крови, драгоценности, снятые с убитых девушек, книги заклинаний, травы всякие. Уокин своей вины признать не пожелал. Однако Тремеле настоял на том, что он должен предстать за свои преступления перед судом, но только не в Иерусалиме: скандал вышел бы слишком громкий. А Великий магистр хотел сохранить все это дело sub rosa.