Улыбается баба Маша сороке Илюше, рукой машет:

– Ну, здравствуй, родимый.

А сорока скок поскок с оградки на оградку, словно зовет куда. Баба Маша за ней. Проскакала сорока немного – метров тридцать, вспорхнула и улетела.

– Ах, вот оно что. Навестить, что ли, просишь? Ну, навещу, что уж там, – шепчет баба Маша и заходит за оградку, с которой упорхнула последняя сорока.

– День добрый, Оленька. И Вам здравствуйте, Тимофей Палыч.

Баба Маша кланяется двум соседним могилкам: там сваты ее лежат, Мишкины родители. Конечно, стоило зайти, уважить.

Председатель

Деревенька сватов, Новинка, совсем недалеко от кладбища: через поле, через реку – вот и она. Здесь и Татьяна с Мишкой жили первое время после свадьбы. Здесь и первый бабы Машин внук появился.

Все здесь.

Здесь и отдыхать после смерти улеглись.

Тимофей Павлович мужик не робкий был. В войну до самого Берлина дошел. Вернулся весь в медалях. И после войны еще медали ему вручали. А все одно – внуки растаскали потом, играя. Где сейчас эти медали – и не сыщешь.

За что медали он получал, баба Маша плохо помнила. За подвиги, конечно, за что ж еще? Один раз (вот, вроде, так все было) первый, самый первый, первее всех, через реку пошел. А там непонятно: пули – не пули, враг – не враг – что ждет. Вот она отвага.

Ольга, сватья, смеялась потом:

– Отвага! Вот ведь как назвали. А он знаешь что? Он же просто неугомонный: где ему в окопе усидеть, вот и скачет вперед, не разбирая, есть враг перед ним, али нет никого. А они отвагой величают!

Тимофей и до войны был задирист, драчлив. Такой слово в кармане держать не станет. И кулаки – тоже. Мишка зять весь в отца пошел.

Сам сват так рассуждал:

– Когда нам смерть Богом написана, тогда она и наступит. Что суждено, того не миновать. Коли должен был я в тот год погибнуть, так хоть сиди в окопе, хоть не сиди – все равно настигла бы.

Тимофея тоже по ночам война по спине осколками скребла. С осколками и загнала в могилу.

Правда, до того он и пожить успел, и тринадцать детей воспитать. Двенадцать сыновей, одиннадцатый из которых – Мишка, и одну дочку – Раю.

Успел и поработать на родной земле.

Мужиков после войны не так и много вернулось. А рабо о о ты – непочатый край.

Вот и назначили Тимофея Павловича председателем.

Всеми окружными деревнями к нему ходили, просили, чтобы согласился колхоз возглавить. Тот уж несколько лет не видал мужской руки: все бабы заправляли. Старики, конечно, советовали кой чего, даже дельного, но управлять все же с большим толком нужно, чем по бабски да по стариковски.

Думал Тимофей крепко. И у самого работы тьма по двору: у дома крыша за годы, что его не было, прохудилась, хлев бы тоже поправить не мешало, поле перепахать, все дерном пошло, Ольге за скотиной помогать ухаживать. Дел куча.

Да и осколки начинали скребсти все настойчивее, больнее, словно к самому сердцу путь себе прорывали.

Но председателем быть почетно. Кто ж от такой должности откажется? Да и как же это: колхоз если поднимет, то и у всех остальных жизнь наладится, и у него самого, поди, тоже.

Эх, была не была. Согласился.

Колхоз поднимать – дело и легкое и непосильное одновременно. С одной стороны, все тебе знакомо, сам всю жизнь с землей да со скотом возишься. Тут то же самое, только помасштабнее. Да вот только на своей земле никто тебе и слова не скажет, коли неурожай случится или скотина помрет. Сам себя поругаешь, сам с собой покручинишься – на том и закончишь. А колхоз – другое дело. Это уже ответственность. Не за себя, за всю округу, за всю страну.

У Тимофея же все спорилось.

По весне поля засеяли. Пока война шла, часть полей пустовала – некому обрабатывать.