Я слышал, как кто-то забрался на дюну позади меня, и знал, что это был мой папа. Он сел рядом со мной. Я отвернулся, уставившись на океан. Я не хотел признавать его присутствия.

Мы сидели в тишине, пока я, наконец, не нарушил ее и спросил.

— Когда мы уезжаем?

Я ощущал, что папа застыл рядом со мной, вынуждая меня посмотреть в его сторону. Он уже смотрел мне в лицо, в его взгляде было сочувствие. Мой желудок ухнул дальше.

— Когда? — выдавил я.

Папа опустил голову.

— Завтра.

Все затихло.

— Что? — шокировано прошептал я. — Как это возможно?

— Мы с мамой узнали около месяца назад. Мы решили не говорить тебе до последней минуты, потому что знали, как ты воспримешь это. Я нужен им в офисе в понедельник, Рун. Мы уладили все с твоей школой, переводом твоих оценок. Твой дядя готовит наш дом в Осло к нашему возвращению. Моя компания наняла грузчиков, которые упакуют все в доме в Блоссом Гроув и перевезут наши вещи в Норвегию. Они отправятся завтра сразу после нашего отъезда.

Я сердито зыркнул на папу. В первый раз в своей жизни я ненавидел его. Я стиснул зубы и отвернулся. Меня тошнило от всей той злости, что бурлила в моих венах.

— Рун, — папа сказал тихо, положив руку мне на плечо.

Я сбросил его руку.

— Нет, — зашипел я. — Не смей прикасаться ко мне или говорить со мной снова, — выплюнул я, отвернув голову. — Я никогда не прощу тебя, — заверил я. — Я никогда не прощу тебя за то, что увез меня от нее.

— Рун, я понимаю... — он пытался сказать, но я перебил его.

— Ты не понимаешь. Ты понятия не имеешь, что я чувствую, что Поппи значит для меня. Никакого гребаного понятия. Потому что если бы понимал, то не забирал бы меня от нее. Ты бы сказал компании, что не можешь переехать. Что мы должны остаться.

Папа вздохнул.

— Рун, я организатор производства, я должен ехать туда, где нужен, и прямо сейчас — это Осло.

Я ничего не сказал. Мне было плевать, что он был долбаным организатором производства, какой-то разваливающейся компании. Я был взбешен, что он сказал мне только сейчас. Я был взбешен тем, что мы уезжаем и точка.

Когда я не заговорил, папа сказал:

— Я соберу наши вещи, сынок. Будь в машине через пять минут. Я хочу, чтобы сегодняшний день ты провел с Поппи. Я хочу дать тебе, по крайней мере, это время.

Горячие слезы стояли в глазах. Я отвернул голову, чтобы он не видел их. Я был так зол, так зол, что не мог остановить гребаные слезы. Я никогда не плакал, когда мне было грустно, только когда был зол. И прямо сейчас я был так взбешен, что едва мог дышать.

— Это не навсегда, Рун. Через пару лет мы вернемся. Я обещаю. Моя работа и вся наша жизнь здесь, в Джорджии. Но я должен ехать туда, где нужен компании, — сказал папа. — В Осло не так плохо, это наша родина. Я знаю, что твоя мама будет счастлива снова находиться рядом со своей семьей. Я думал, что ты, может, тоже.

Я не ответил. Потому что несколько лет вдали от Поппи были целой жизнью. Мне было плевать на свою семью.

Я был потерян, смотря за наплывами волн, и ждал так долго, как мог, прежде чем встал на ноги и направился к машине. Я хотел добраться до Поппи, но в то же самое время, не знал, как сказать ей, что уезжаю. Я не мог вынести мысль, что разобью ее сердце.

Сработал гудок машины, и я побежал к ней, где меня ждала семья. Мама пыталась улыбнуться, но я проигнорировал ее и скользнул на заднее сиденье. Когда мы отъехали от побережья, я уставился в окно.

Почувствовав руку на своей, я повернулся и увидел, что Алтон вцепился в рукав моей футболки. Его голова наклонилась в сторону.

Я взъерошил его непослушные светлые волосы. Алтон рассмеялся, но его улыбка увяла, и он продолжал смотреть в моем направлении всю дорогу до дома.