— Говори, — приказал. Садясь, опёрся на ручки кресла и наклонился вперёд. В этой позе, закутанный в лошадиную шкуру, он до того походил на хищного зверя, готового к прыжку, что лжепилигрим на мгновение закрыл глаза.

— Есть подземный ход, господин, — проговорил он, — из капеллы замка. Слуги видели, как капеллан…

С хриплым торжествующим криком сэр Гью вскочил на ноги:

— Так я не ошибся! — вскричал он, — это действительно был проклятый монашек! Ну теперь я верну своё золото, тихоня, а заодно сведу счёты со всеми вами!

Он задыхался от страшного возбуждения, и, повернувшись к окну, грозил кулаком в сторону Гентигдонского замка, но вдруг, странно успокоившись, сел и облокотился на ручку кресла.

— Так ход начинается в капелле, говоришь?

— Да, господин. И слуги не знают, где выход из него, но…

— Но ты узнаешь это, — спокойно проговорил сэр Гью. — Самое позднее через неделю в этот самый час ты будешь здесь. Или… — и он с тенью улыбки взглянул на зловещее варево на дубовом столе.

Бруно молча поклонился, встал с колен и, продолжая кланяться, пятясь, вышел из двери. Он весь дрожал и чуть не свалился на крутых ступеньках узкой лестницы из цельных каменных плит, стёртых и выщербленных шагами столетий.

Глава XI

— … И приковали нас к скамейкам на корабле попарно, и дали нам в руки весло, чтобы вдвоём толкать его. И от этой цепи и от этого весла должна была освободить нас одна смерть. Если бы корабль наш был в бою захвачен христианами, то Мустафа-бей перед сдачей убил бы всех христианских пленников-гребцов, чтобы не могли они обрести желанной свободы…

Речь вернувшегося в замок пилигрима лилась плавно, яркий огонь светильника освещал длинный серый плащ, задумчивый взгляд госпожи Элеоноры и пылающее восторгом лицо Роберта, сидевшего на подушке у ног матери.

Беседа затянулась далеко за полночь, и старая Уильфрида крепко заснула, сидя на полу у двери, а Роберт не мог наслушаться диковинных рассказов и умоляюще хватал мать за руку:

— Нет, мама, немного дай послушать. А что увидели они при дворе алжирского бея?

Не сразу удалось угомонить пылкого мальчика. Но зато пришлось согласиться на его просьбу оставить пилигрима спать в его комнате, чтобы утром, проснувшись, тот мог сразу продолжать свои удивительные рассказы.

К глубоком поклоне пилигрим скрыл радость, мелькнувшую на его лице.

— Я счастлив, благородная госпожа, — смиренно сказал он, — и готов служить тебе и молодому господину по мере слабых моих, посвящённых господу сил.

Замок крепко спал. Петух пропел уже середину ночи, когда слабый шорох раздался на узкой винтовой лестнице, ведущей к капелле. Ещё и ещё раз. Странный — пятнистый — свет пробежал по стене и исчез. Его сопровождал лёгкий запах нагретого железа и копоти — очевидно, у кравшегося человека был потайной фонарь, фитиль которого прикрывался трубой из листового железа, пробитой множеством маленьких отверстий.

Вот у входа в капеллу лязгнул замок, дверь неслышно отворилась и спешно прикрытый полою одежды потайной фонарь на мгновение осветил руку, державшую одновременно несколько отмычек и небольшой обнажённый кинжал.

— Видно, отец капеллан очень не хочет кого-то беспокоить своими ночными молитвами, — прошептал тихий насмешливый голос. — Я ещё днём заметил, как хорошо смазаны дверные петли и замок. — С этими словами «благочестивый пилигрим» приоткрыл фонарь и, откинув с головы капюшон плаща, осмотрелся.

Днём он долго и усердно молился здесь, ложился ниц на каждой плите пола, раскинув руки крестом, и лежал так, читая покаянные молитвы.