— Этот Иуда, — продолжал он вслух размышлять, — сумеет подсыпать в него чего-нибудь, сваренного по науке старой цыганки. А нет — так подстережёт меня отравленная стрела или ядовитая колючка воткнётся в собственной постели.

Новый глоток вина не в силах был смягчить горечи мыслей, и шериф с тяжёлым вздохом забарабанил пальцами по мягкой, обтянутой зелёной кожей ручке просторного кресла.

— Голова идёт кругом! — пожаловался он самому себе и точно, вставая с кресла, несколько пошатнулся. Это, однако, могло быть приписано как мрачной тени гисбурнского разбойника, так и особо убедительному действию нового бочонка великолепной мальвазии.

Однако нахмуренные брови шерифа вдруг разошлись и на надменном лице показалось даже некоторое подобие весёлой улыбки.

— Эй там! — громко крикнул он. — Биль, ленивая скотина, седлать коня живо и скакать к отцу…

— …Амвросию, — договорил мягкий голос за его спиной.

Шериф обернулся быстро, насколько это позволяли тучность и мальвазия. В глубокой амбразуре двери стоял небольшой сухонький человечек в чёрной сутане священника. Золотой крест блестел на его груди, на голове белела аккуратно пробритая круглая плешка — тонзура, а лицо с острым тонким носом и бегающими мышиными глазками являло смесь ума, лукавства и лицемерия.

— Отец Амвросий! — воскликнул шериф и с весёлым смехом, покачнувшись, грузно опустился в кресло, из которого только что с немалым трудом выбрался. — Отец Амвросий, разрази меня громы небесные… хорошо, хорошо, не буду, — поспешил он добавить, видя, как сухонькая ручка поднялась кверху с мягкой укоризной. — Я хотел сказать, что ты, святой отец, являешься всегда чертовски… удивительно вовремя. В жизни у меня не было большего затруднения, и я сам собирался обратиться к тебе, когда ты так удачно…

Скромно улыбаясь, священник перешёл комнату и опустился на стул против шерифа. Вмиг перед гостем появились, вместе с прочими яствами, дымящийся пирог с перепёлками и золотая чаша.

— Удивительная работа, — медленно произнёс отец Амвросий, как бы не обращая внимания на только что сказанные слова. Тонкие пальцы его, жадно охватив чашу, повернули её к свету, а быстрые глаза так и впились в изящную чеканку.

— Прекрасно — чаша эта будет твоей, преподобный отец, — нетерпеливо воскликнул шериф. — И возвеселит твою душу, если ты только рассеешь туман, окутавший мой разум.

Мышиные глазки вспыхнули, но тут же блеск их был погашен опущенными ресницами.

— Я слушаю тебя, — ласково проговорил священник и, поставив кубок на стол, снова взял его в руки — уже наполненный.

Умение слушать встречается ещё реже, чем умение говорить. Отец Амвросий, настоятель монастыря в Стаффорде, обладал и тем и другим даром в совершенстве. Скрестив руки и покачивая головой в такт довольно-таки бессвязной речи шерифа, он, казалось, весь обратился в участливое внимание.

Весеннее солнце, с трудом проникая в узкую щель окна, освещало громадную толстую фигуру шерифа во всём великолепии его зелёного бархатного платья с белым кружевным воротником. От ярких бликов на одежде и выпитого вина лицо его точно пылало, для пущей выразительности он иногда толстым кулаком ударял по столу с такой силой, что сухонький монашек каждый раз, вздрогнув, слегка передвигался в громадном кресле с высокой резной спинкой, а глаза его обегали мощную фигуру собеседника с тонкой насмешкой и затаённой завистью.