Я не показываю, что меня задевают его слова. Отворачиваюсь и ощущаю, как внутри все смешивается: и вина, и нелепая злость. Хочу взглянуть на Бофорта, но потом думаю, в этом нет смысла. Конрад сделал со мной что-то; заставил поверить, что люди меняются, и что возможно все, даже самое невероятное. Но я держу под руку Эриха, и это главное. Мы с ним не поссоримся из-за Бофорта, и не потому, что я скрою свои чувства или талантливо обведу всех вокруг пальца, а потому что чувства к Бофорту малы и смешны, по сравнению с тем, что я испытываю к Ривера. Оттого вина захлестывает меня еще сильнее, ведь у меня никак не получается избавиться от ощущения, будто я должна Конраду. И неизвестно что именно и почему.

Наконец, мы приходим в больницу. Эрих проводит нас через черный вход и велит не произносить ни слова. Мы послушно натягиваем капюшоны. Хотя с порезанным лицом и изувеченным носом нас и, правда, трудно принять за ребят из Верхнего Эдема. Коридоры пахнут лекарствами, хлоркой. Я запомнила их совсем иначе, мне казалось, здесь светло и много места. Но сейчас я понимаю, что даже без столпившихся людей этих коридоры узки и ничтожно малы. Темные, старые, с осыпающейся штукатуркой на стенах, отклеенными обоями. В полу дырки, кафель потрескавшийся и кусками валяется у плинтуса. Стараюсь идти тихо, но, то и дело, ступаю на битое стекло.

- С тобой нельзя в разведку, - сетует Конрад, - ты запорешь любую операцию.

- Я и так стараюсь идти тихо.

- Можно, еще постараться не говорить, - улыбается Эрих и пожимает плечами. – Что я вам сказал – молчите.

- От кого мы скрываемся?

- От охраны.

- Зачем? Ты же сынок «палача»?

Ривера тяжело выдыхает и глядит на Бофорта устало. Будто бы хочет ему врезать, но не считает сейчас это разумным решением, к сожалению.

- Люди воруют лекарства. Кто-то, чтобы спасти родных, кто-то, чтобы избавиться от реальности на какое-то время. Поэтому в ночь мы усиливаем охрану.

- Но ты сын «палача», - вновь с нажимом повторяет Конрад. – Твой отец – главный.

- И что? Я могу украсть лекарства, как и каждый, кто пробирается сюда тайком.

- И?

- Что и?

- Украл и извинился, ведь твой папаша не последний человек.

- Если я совершу преступление, я буду отвечать так же, как и любой другой человек.

- Но это глупо, как же привилегии? – Конрад покачивает головой. – Страдаете черти чем. Что насчет иерархии, слышали о таком?

- Мы все равны здесь.

- Да неужели.

- По крайней мере, перед судом. – Эрих останавливается и поворачивается лицом к Бофорту. – Мой отец главный, не я. Каким бы сильным не было его влияние, оно никак не поможет мне, потому что я один из его подчиненных.

- Но ты его сын, - Бофорт недоуменно сводит брови. Он пытается понять, о чем идет речь, но никак не может сложить два и два. Парню кажется абсолютно невозможным, что люди не пользуются всеми своими возможностями, а становятся в одну линию с теми, кто этих возможностей не имеет. – Тогда какой в этом смысл? Зачем быть главным?

- Чтобы помогать, контролировать.

- Интересная теория…

- Правильная теория.

- Кажется, мы должны были молчать, - напоминаю я, взмахнув руками. – Постоянно будете спорить, или мы, наконец, дойдем до палаты?

Мы идем на второй этаж. Дверь в палату двадцать три открыта нараспашку. Я робко мну ладони, пусть и иду впереди ребят, словно знаю, что делать. На самом деле, я понятия не имею, о чем говорить с Хельгой, и какую новую информацию она может мне поведать. Я замираю в нескольких метрах от порога и смотрю на Эриха.

- Я зайду сама.

- Что? – Парень недоуменно вскидывает брови. – Зачем?

- Может, Хельга расскажет мне больше, если я останусь с ней наедине.  

- Она – слепая.