Гордость не позволяла Виктору шпионить за Росер или высказывать свои подозрения. Он не соотносил свои сомнения с постоянно мучившими его болями в желудке, объясняя их язвой, и ничего не делал, чтобы поставить диагноз, ограничиваясь лишь потреблением молока с магнезией в устрашающих количествах. Его чувство к Росер так сильно отличалось от безумной страсти, которую он испытывал к Офелии, что прошло больше года, прежде чем он смог дать ему определение. Чтобы заглушить муки ревности, он с головой погрузился в лечение своих пациентов и занятия наукой. Достижения медицины тогда сделали такой скачок вперед, что казались невероятными, – речь шла об успешной пересадке человеческого сердца. За два года до этого, в Миссисипи, сердце шимпанзе пересадили умирающему человеку, и, хотя пациент прожил всего девяносто минут, этот эксперимент поднял возможности медицинской науки до уровня чуда. Виктор Далмау, как и другие врачи, мечтал повторить этот подвиг, используя в качестве донора человека. С той минуты, когда он сжал в ладони сердце юного солдата, которого называл про себя Лазарь, – целую жизнь назад, – мысль об этом волшебном органе не отпускала.

Вне работы и занятий Виктор переживал один из своих периодов глубокой меланхолии.

– Очнись, сынок, – сказала ему однажды Карме во время семейного обеда в доме Джорди Молине. Там говорили на каталонском, но Карме переходила на испанский в присутствии Марселя, поскольку тот, дожив до двадцати семи лет, так и не заговорил на языке своей семьи.

– Бабушка права, папа. Ты похож на блаженного. Что с тобой? – прибавил Марсель.

– Я очень скучаю по твоей матери, – произнес Виктор, повинуясь душевному порыву.

Это было открытием для него самого. Росер находилась в Венесуэле на гастролях, которые стали казаться Виктору слишком частыми. Он задумался над своими словами; до того момента, пока он не высказал, как она ему необходима, он будто не отдавал себе отчета, насколько Росер ему дорога. Оба, привыкнув ничего не скрывать, никогда не произносили любовных слов по причине необъяснимой стыдливости; к чему во всеуслышание говорить о чувствах, если есть другие способы выражения. Раз они вместе, значит любят друг друга, и зачем без конца повторять эту простую истину.

Через пару дней, когда он тщательно обдумывал, как удивит Росер официальным признанием в любви и преподнесением настоящего обручального кольца, которое должен был подарить ей еще много лет назад, она вернулась в Сантьяго без предупреждения, и планы Виктора были отложены на неопределенный срок. Росер выглядела прекрасно, как всегда после поездок, была довольна жизнью, что еще больше подтверждало подозрения мужа, и была одета в эффектную мини юбку в черно красную клетку, похожую на кухонный передник, совершенно не подходившую к ее сдержанному стилю.

– Тебе не кажется, что юбка слишком короткая для твоего возраста? – спросил Виктор, вместо того чтобы наговорить ей красивых слов, которые он так тщательно готовил.

– Мне сорок восемь, но чувствую я себя на двадцать, – ответила она, пребывая в прекрасном расположении духа.

Это было впервые, когда Росер уступила последним веяниям моды; обычно она была верна своему стилю, который почти не менялся на протяжении всей жизни. Вызывающая позиция Росер убедила Виктора в том, что лучше все оставить, как есть, и не рисковать, пытаясь вызвать жену на объяснение, которое может оказаться слишком болезненным или вообще покончит с их отношениями.

Спустя несколько лет, когда это уже не имело никакого значения, Виктор Далмау узнал, что любовником Росер был его старинный друг Айтор Ибарра. Эти счастливые, хотя и всегда непредсказуемые свидания продолжались в течение семи лёт, и только когда Росер приезжала в Венесуэлу, в остальное время они с Айтором не поддерживали никаких отношений. Все это началось со времен ее первого концерта старинной музыки, который воспринимался в Каракасе как культурное событие.