|
Айтор увидел имя Росер Бругеры в газете, подумал, что вряд ли это та самая женщина, которую он, беременную, вел через Пиренеи во время Отступления, однако на всякий случай купил билет. Оркестр выступал в огромном зале Центрального университета, где под потолком парили модули Кальдера и в котором была лучшая в мире акустика. На большой сцене Росер казалась совсем маленькой, она дирижировала музыкантами, игравшими на прекрасных и очень редких инструментах, доселе невиданных. Айтор смотрел на нее в бинокль со спины, и единственное, что показалось знакомым, был узел волос на затылке, такой же, как во времена их молодости. Он узнал ее окончательно, как только она повернулась на поклоны, но, когда Айтор появился у нее в грим уборной, она признала его с трудом. В нем мало что осталось от того худого юноши, любителя пошутить, которому она была обязана жизнью. Он стал процветающим импресарио, его движения были неторопливы, имелись лишние килограммы, волос на голове осталось немного, но зато он носил густые усы, и взгляд все так же вспыхивал смешливыми искорками. Он был женат на великолепной женщине, которая в свое время получила титул королевы красоты, у него было четверо детей и сколько то внуков, и он сколотил приличное состояние. Он приехал в Венесуэлу с пятнадцатью долларами в кармане, поселился у родственников и стал делать то, что умел, – ремонтировать автомобили. Он открыл автомастерскую, и вскоре у него появились такие же и в других городах; до продажи автомобилей коллекционерам оставался всего один шаг. Венесуэла стала замечательной страной для таких предприимчивых и дальновидных людей, как Айтор.
– Здесь возможности падают на тебя с деревьев, словно плоды манго, – сказал он Росер. Семь лет продолжалась их страсть, глубокая по содержанию и легкомысленная по форме. Обычно они на целый день запирались в номере отеля и предавались любви, словно подростки, заказав бутылку вина «Рин», хлеб и сыр. В эти часы они то умирали от смеха, то приходили в восторг от интеллектуальной утонченности друг друга и обоюдного ненасытного желания, единственного за всю жизнь, поскольку ни до, ни после оба не испытывали ничего подобного. Каждый отвел этой любви заветное и тайное от семьи место в сердце, чтобы не нарушать свой счастливый брак. Айтор любил и уважал красавицу жену, и Росер так же относилась к Виктору. С самого начала, когда оба слегка потеряли голову от неожиданно возникшей страсти, они решили, что единственно возможное будущее у этого непреодолимого тяготения – оставаться в рамках тайны; они не могли позволить себе перевернуть всю жизнь с ног на голову и разрушить семьи. Так они и поступали в течение этих благословенных семи лет, и так продолжалось бы еще долго, если бы инсульт не приковал Айтора Ибарру к инвалидному креслу, предоставив его на попечение жены. Но ничего этого Виктор не знал, пока Росер сама ему обо всем не рассказала.
Виктор Далмау снова стал часто видеть Пабло Неруду, иногда издалека на публичных мероприятиях, а иногда в доме сенатора Сальвадора Альенде, к которому приходил играть в шахматы. Поэт приглашал его к себе, в свой дом на Черном острове, в чрезвычайно интересное жилище какой то безумной архитектуры в виде застрявшего среди рифов корабля, словно висящего на холме, у кромки моря. Это было его место вдохновения и поэзии.
Море у берегов Чили, невероятное море, баркасы в ожидании, черно белый вихрь пены, терпеливые рыбаки на берегу, безыскусное море, бурное, бесконечное.
Он жил там с Матильдой, третьей женой, и с немыслимым количеством предметов своих коллекций, начиная от нескольких сот пыльных бутылок, купленных на блошином рынке, и заканчивая огромными рострами с носовой части затонувших кораблей. Там он принимал сановных лиц со всего мира, прибывавших поприветствовать его и передать ему приглашения от местных политиков, интеллектуалов и журналистов, но особенно от своих близких друзей, среди которых было несколько беженцев с «Виннипега». |
