|
В Чили он придерживался принципа невмешательства в политику, в соответствии с требованиями к беженцам «Виннипега», и не состоял ни в одной партии, но дружба с Сальвадором Альенде придала его идеям такую же ясность, с какой Гражданская война определила его чувства. Виктор восхищался им как политиком и, с некоторыми оговорками, как личностью. Образ лидера социалистов вступал у Альенде в противоречие с его буржуазными привычками, дорогими костюмами и страстью к изысканным вещам, его окружавшим: от правительственных подарков, преподнесенных от души, до произведений искусства лучших художников Латинской Америки. Картины, скульптуры, рукописные автографы, предметы доколумбовой эпохи – все это было разграблено и исчезло в последний день его жизни. Он был также падок и на красивых женщин, выделяя их в толпе с первого взгляда, а сам, в свою очередь, привлекал их личными качествами и тем, что был представителем власти. Эти две его слабости раздражали Виктора, и однажды он сказал об этом Росер.
– Не придирайся, Виктор! Альенде – это не Ганди , – ответила она. Они оба голосовали за него, и оба в глубине души не верили, что он выиграет. Сам Альенде в этом сомневался, но в сентябре он победил своих соперников с незначительным перевесом. Поскольку абсолютное большинство набрано не было, конгресс должен был присудить победу кандидату с наилучшим результатом по количеству голосов. Весь мир следил за Чили, глядя на продолговатое пятнышко на карте, бросившее вызов общепринятому порядку. Сторонники утопической теории социалистической революции демократическим путем не стали ждать решения конгресса: толпы людей вышли на улицы, чтобы отпраздновать долгожданную победу. Нарядно одетые, они двигались в колонне целыми семьями, включая стариков и детей, и пели песни, пребывая в эйфории, словно стали свидетелями чуда, причем за время шествия не произошло ни одного конфликта, словно все каким то таинственным образом договорились между собой поддерживать дисциплину. Виктор, Росер и Марсель шли в толпе людей, размахивая флагами, и вместе со всеми пели «Единый народ никогда не победить» . Карме с ними не пошла, поскольку в восемьдесят пять лет у нее уже не было достаточно сил, чтобы воодушевляться такими непостоянными вещами, как политика, – так она говорила, и она действительно выходила на улицу совсем мало, только в связи с заботами о Джорди Молине, который болел, старел и не имел ни малейшего желания выбираться из дому. Он сохранял молодость души, пока не потерял свой бар. «Виннипег», который за годы своего существования превратился в одно из знаковых мест в городе, исчез, когда перестраивали квартал, и на его месте возвели два многоэтажных дома, две башни, которые, по словам Молине, обязательно рухнут во время ближайшего землетрясения. Карме, напротив, чувствовала себя здоровой и энергичной, как всегда. Она уменьшилась в размерах и была похожа на птицу без оперения: скелет, обтянутый кожей, остатки волос на голове и неизменная сигарета в зубах. Неутомимая, деловитая и суховатая в выражении чувств, которые хранила в тайниках своей души, она сама выполняла всю домашнюю работу и ухаживала за Джорди, как за больным ребенком. Оба собирались насладиться зрелищем победы на выборах по телевизору, с бутылкой красного вина и деревенской ветчиной. Они увидели колонны людей с плакатами и факелами, охваченных ликованием и надеждой. – Мы пережили то же самое в Испании, Джорди. Тебя там не было в тридцать шестом, но говорю тебе, там было точно так же. Дай бог, чтобы здесь не кончилось так же плохо, как там, – только и сказала Карме.
Было уже за полночь, когда толпа на улице начала рассеиваться и Далмау столкнулись с Фелипе дель Соларом; тот был в своем неизменном пиджаке из верблюжьей шерсти и в замшевых брюках горчичного цвета. Они обнялись, как старые друзья, каковыми они когда то и были, Виктор – потный и охрипший от крика, и Фелипе – безупречный, пахнущий лавандой, демонстрирующий безразличие, которое вырабатывал в себе больше двадцати лет. |
