– Американцам это не понравится. Вот увидишь, Марсель, будет драка, – заметила Карме.

– Когда американцы оставят шахты, Чили понадобятся инженеры и геологи. На мою профессию появится спрос, вот увидишь.

– Я рада. Тебе будут платить больше?

– Не знаю. А зачем?

– Затем, что ты женишься, Марсель. Нас тут в семье четверо шаромыжников, и, если ты не выполнишь свой долг, я так и не дождусь правнуков. Тебе тридцать один год, пора думать головой.

– А я думаю тем, на чем сижу.

– Я не вижу женщин в твоей жизни, это ненормально. Ты что, никогда не был влюблен? Или ты из этих… ну, ты знаешь, кого я имею в виду.

– Какая ты бесцеремонная, бабуля!

– Это все из за велосипеда. Он давит на яички, и в результате – импотенция и бесплодие. Я читала в журнале, в парикмахерской. И ведь ты недурен собой, Марсель. Если сбреешь бороду и приведешь в порядок шевелюру, будешь вылитый Домингин .

– А кто это?

– Матадор. И ведь ты неглупый. Очнись же, наконец. Ты похож на монаха оборванца.

Карме не ожидала, что одним из последствий национализации станет то, что Меднорудная корпорация пошлет ее внука в Соединенные Штаты и назначит ему стипендию. Она забрала себе в голову, что больше никогда его не увидит. Марсель отправился изучать геологию в Колорадо Спрингс, город у подножия Скалистых гор, основанный во время золотой лихорадки. Он взял с собой в разобранном виде велосипед и пластинки с песнями Виктора Хары. Он уехал еще до того, как беспорядки в Чили переросли в разгул насилия, которые в результате и уничтожили страну.

– Я тебе напишу, – были последние слова, которые Карме сказала ему в аэропорту.

Марсель учил английский с тем же молчаливым упорством, с каким когда то отказывался говорить на каталонском, и за несколько недель вполне адаптировался в Колорадо. Он приехал в начале золотой осени, а еще через несколько недель выпал снег. Марсель записался в две группы: велосипедных фанатов, которые тренировались, чтобы однажды пересечь Соединенные Штаты от Тихого океана до Атлантического, и любителей лазать по горам. Виктор так никогда и не увидел спортивных достижений сына, потому что из за творившихся в стране беспорядков, манифестаций, стачек, забастовок и напряженной работы не нашел времени для поездки в Америку, зато пару раз удалось съездить к сыну Росер, которая по возвращении домой сообщила остальным членам семьи, что в Колорадо Марсель сказал столько английских слов, сколько за всю жизнь не сказал по испански. Он сбрил бороду, а волосы заплетает в короткую косичку на затылке. Карме была права, он стал похож на Домингина. Вдали от семейной разноголосицы, конфликтов и произвола, царивших в Чили, в тихой заводи среди интеллектуалов университета он углубился в разгадку таинственной природы камней и впервые чувствовал себя комфортно. Там он не был сыном беженцев, он никогда не слышал, чтобы кто то говорил о Гражданской войне в Испании, да и вообще среди его знакомых мало кто мог указать на карте Чили, а тем более Каталонию. В этой чужой реальности, где говорили на другом языке, он обзавелся друзьями, а через несколько месяцев снял крошечную квартирку, где поселился со своей первой подругой, девушкой с Ямайки, которая изучала литературу и печаталась в газетах. Во время своего второго визита в Колорадо Спрингс Росер с ней познакомилась и, вернувшись в Чили, доложила, что девушка не только красивая, но еще и очень веселая и говорливая, совсем не такая, как Марсель.

– Успокойтесь, донья Карме, ваш внук наконец поумнел. Ямайская девушка научила его танцевать под карибские ритмы своей страны. Если бы вы видели, как он извивается, словно африканец, под дробь ударных и маракасов, то не поверили бы собственным глазам.

Как Карме и опасалась, ей не довелось больше обнять внука, как не довелось познакомиться с девушкой с Ямайки и другими подругами Марселя, не увидела она и правнуков, продолживших род Далмау: она умерла во сне в тот самый день, когда ей исполнилось восемьдесят шесть лет и в патио , под большим навесом, уже были расставлены праздничные столы.