Среди левых возникло движение, призывавшее к вооруженной борьбе, люди устали ждать, когда революция победит по хорошему, и одновременно появилось другое движение, профашистское, сторонники которого тоже не верили в цивилизованный процесс примирения. «Если речь идет о драке, мы будем драться», – говорили и те и другие. Чтобы отдохнуть хоть на несколько часов от чрезмерной уязвимости Джорди, Карме принимала участие в массовых демонстрациях, заполнявших улицы как в поддержку правительства, так и в менее многолюдных, организованных оппозицией. Она выходила из дому в спортивных тапочках и брала с собой лимон и носовой платок, смоченный уксусом, в качестве средства от слезоточивого газа, а возвращалась, промокшая до костей из за водометов, с помощью которых полиция пыталась установить порядок.

– Все вверх дном, – говорила она. – Достаточно одной искры, и все взорвется.

Принадлежавшее Исидро дель Солару поместье в Винья дель Мар не экспроприировали, но крестьяне решили сделать это по собственной инициативе. Он считал, что потерял его на время, ведь рано или поздно прежнее устройство, достоинство и мораль будут восстановлены, как он возмущенно утверждал, и сконцентрировался на том, чтобы спасти свой экспорт шерстью, прежде чем бушующая толпа сожрет всех его животных. Он договорился с несколькими опытными проводниками, которые знали каждую горную тропинку, и переправил овец в аргентинскую Патагонию, как делали скотоводы, переправлявшие туда раньше своих коров. Как и обещал, он перевез семью в Буэнос Айрес. Они уехали в полном составе, включая замужних дочерей, зятьев и внуков вместе с няньками, но Хуана Нанкучео осталась в доме на улице Мар дель Плата присматривать за домом. Лауру увезли практически силой, напичкав транквилизаторами и сладостями, и только после того, как Фелипе пообещал ежедневно приносить свежие цветы на могилу Леонардо. Он был единственный, кто оставался в Сантьяго и продолжал работать у себя в конторе; его коллеги уехали в Монтевидео и открыли там свой филиал.

В это время Фелипе часто бывал в доме у Далмау, в старом квартале Нуньоа, где никогда не бывало ни одного человека, принадлежавшего к его классу. Он приходил с парой бутылок вина и страстным желанием поговорить. Он утратил прежних друзей, но некоторые из его левых знакомых считали, что свое вечно удрученное состояние Фелипе копирует с англичан и что его политические взгляды носят весьма неопределенный характер. Клуб «Неистовых» давно распался. Фелипе занимался тем, что по бросовой цене приобретал антиквариат и предметы искусства у семей, которые уезжали из страны, и вскоре у него в доме уже негде было повернуться. Он стал искать другой дом, побольше, пользуясь тем, что недвижимость нынче продавалась за бесценок. Он посмеивался над собой, вспоминая, как в молодости критиковал подобные излишества в родительском доме. Росер спросила его, что он будет делать со всем этим добром, если решит уехать за границу, о чем он частенько заговаривал с ней, и Фелипе ответил, что до своего возвращения сдаст вещи на хранение на склад, поскольку Чили – это не Россия и не Куба и вся эта пресловутая революция по чилийски долго не продлится.

Он был так в этом уверен, что Виктор начал подозревать своего друга в принадлежности к какому то серьезному тайному заговору. На всякий случай он никогда не упоминал при нем, что играет с президентом в шахматы. Стоило Фелипе выпить после ужина с вином виски, как у него развязывался язык и он начинал ругать всех и вся на чем свет стоит. От идеализма и душевной открытости, которыми он отличался в молодости, мало что осталось, он стал циником. Он соглашался с тем, что социализм – это наиболее справедливая система, но на практике она ведет к полицейскому государству или к диктатуре, как это произошло на Кубе, где тот, кто не согласен с режимом, либо уехал в Майами, либо сидит в тюрьме.