Выходя из комнаты, я так ударилась об угол комода, что вскрикнула, и меня пронзила жуткая мысль. Что, если волны никогда не остановятся? Что, если теперь так и будет, всегда?

Когда я вернулась из ванной, Эллис стоял у камина в моей комнате, тыча в пустую решетку кочергой.

– Пустой, разумеется, и батареи отключены. Высокий класс, кругом. Ни электричества, ни отопления, одна ванная на всех. Пойду, поищу дрова, или уголь, или навоз, или что они там жгут внизу.

– Пожалуйста, не надо, – сказала я. – Тот мужик, что нас впустил, трепетно относится к топливу.

– И что? У меня пар изо рта идет.

Он повернулся в профиль и выдохнул, испустив легкое облачко пара.

– Со мной все будет хорошо, – сказала я. – Тут полно одеял. И я могу лечь в халате.

– Ты уверена? Я справлюсь с Черной бородой.

– Да. Уверена. К тому же ты наверняка спалишь дом.

Эллис медленно улыбнулся:

– В смысле, как Дом Гамлета?

Во время нашего медового месяца в Ки-Уэсте сигара, которую Эллис оставил без присмотра, едва ли не стала причиной катастрофы в викторианской постройки отеле, который мы прозвали Домом Гамлета, потому что одновременно с нами там остановился датский принц. Принцу, как и всем остальным, пришлось сменить отель, но, поскольку никто не пострадал, инцидент в пересказе превратился в анекдот и стал частью нашего с Эллисом совместного репертуара, историей, с которой мы выступали на вечеринках.

Я знала, что, заговорив о том случае, Эллис пытается пробудить теплые воспоминания и как-то наладить наши отношения, но он не понимал, что, упомянув пожар в Ки-Уэсте, он заставил меня думать о чудовищно обожженных моряках, которых всего несколько часов назад выносили с корабля.

– Да, как в Доме Гамлета, – сказала я.

– Мы его не сожгли. Просто подпалили пару комнат, – возразил Эллис.

Я забралась в постель и поежилась.

Эллис нахмурился, потом положил кочергу на решетку и подошел ко мне.

Мы заключили хрупкое перемирие, когда наконец оторвались от подлодок, договор, который состоял в основном в том, чтобы давать друг другу как можно больше места там, где и места-то не было, и говорить друг с другом лишь тогда, когда это абсолютно необходимо. Но это не значило, что там, на корабле, я не сорвалась, или что я не знала, как быстро близость приводит к презрению, или что меня все еще не приводило в ужас и ярость то, что меня потащили в эту непродуманную поездку. Самая глупая и опасная из наших выходок.

И бессмысленная. Я поняла это в тот миг, когда водитель высказался по поводу спасательного пояса, так и оставшегося на Эллисе, и потом, когда бородач спросил, почему он и Хэнк не в армии, и я знала, что об этом и дальше будут спрашивать. То, от чего мы пытались убежать, последовало за нами через Атлантику.

Я открыла глаза и обнаружила, что Эллис смотрит на меня с отчетливой печалью. Я понимала, он хотел, чтобы его утешили, хотел какого-то знака, что между нами все будет как прежде, но я не могла его дать. Просто не могла.

– Эллис, пожалуйста. Я не хочу грубить, но я так невыносимо, так отчаянно хочу спать…

Его губы вытянулись в скорбную нить.

– Конечно. Я понимаю, ты вымоталась.

Он склонился, поцеловал меня в лоб, и в эту секунду моя обида рассыпалась в прах, оставив по себе чудовищное, острое сожаление.

Никто не приставлял мне пистолет к голове, вынуждая взойти на корабль. Я сама была виновата в своих трудностях.