И пробивается через эти слои неизменно одно и то же: черт возьми, я же был (была) счастлив (счастлива) именно тогда, но почему? почему? откуда бралось это счастье?.. Всё оттуда — это была молодость! А ее ничем «не задушишь, не убьешь». Уразумев этот вечный постулат ясно и отчетливо, начинаешь лихорадочно искать в своем собственном закопанном слое золотые песчинки, и сколько же их там находится! — и они сверкают оттуда, маня и завораживая чудным блеском.

Я стою в длинной и злой очереди. Какой это был год?.. Точно не помню, но один из тех, тягомотных, «передперестроечных». Зима. На мне пальто в кофейную косую клетку, с пушистым длинным песцовым воротником. Красивое пальто. Я ношу его уже несколько лет и точно знаю, что еще долго буду его носить. Шапка тоже песцовая и почти новая, потом из этой шапки выйдет превосходный воротник для моей дочки. Но думаю я, конечно, не о пальто и не о шапке. Я думаю о том, достанутся нам или не достанутся по 200 грамм масла на каждого. А если достанутся, то стоит ли снова становиться в хвост очереди и еще купить по 200 г. Некоторые становятся по нескольку раз — кружатся. Но мне жалко своих детей. Что им тоже придется «кружиться», стоять на ногах, слушать это назойливое людское гудение, прерываемое перебранками, матерщиной, а то и драками — за кусочек масла люди готовы изуродовать друг друга.

Сын нахохлился, смотрит в грязный замусоренный пол. Он старший, понимает, что стоять надо — да не то, чтобы ему надо, просто выхода иного не предвидится — разве если масло не кончится, и он недоволен. Очередь не то место, в котором подросток жаждет пребывать. Дети вообще полагают, не особенно при этом вдаваясь в подробности бытия, что всё съедобное и вкусное, появляющееся на кухонном столе — должно там появляться, ну, если не само по себе, то с участием мамы и папы, но для того ведь мамы и папы существуют. Я понимаю его недовольство, но в данный момент ничем помочь не могу.

Дочь смотрит на меня снизу выразительно-вопрошающе — еще долго? Я не знаю, долго ли еще. Но, наконец, нам отвешивают маленькие брусочки, и я говорю не очень уверенно, хотя следует сказать приказным тоном: «Встанем еще раз, зато надолго хватит…» Дети молчат, и мы становимся в хвост очереди, которая за это время стала еще длиннее.

Дома укладываю добытые брусочки в холодильник. «Какие мы молодцы, — говорю я, — теперь месяц не нужно будет стоять за маслом». Дети улыбаются — рады, что «не нужно стоять».

Я вздыхаю. Кроме масла еще много чего нужно, но это уже заботы мои и мужа. Я считаю, что детям без масла никак нельзя. Ни я, ни муж его не едим, но стараемся, чтобы дети этого не заметили. Особенно, дочь. Потому что сын многое и так не замечает, он живет в своем, задумчивом и сложном мире подростка, весьма отстраненного от наших мелочных забот. А дочь внимательное большеглазое существо всё видит и слышит, и наматывает на свои извилинки. Стоит ее позвать кушать, тут же в ответ: «А ты будешь?» Дашь что-нибудь вкусненькое и спешишь отойти, но всё равно этот вопрос догонит тебя.

«Масляные радости» могут быть разнообразными.

Начали продавать фруктовое масло, за ним очереди почему-то не было. Розовые матовые кубы красовались за стеклом, и покупательницы обсуждали, что с этим розовым продуктом можно делать. Одни говорили, что это и не масло вовсе, а подкрашенный маргарин, другие уверяли, что «почти масло», но со сладкой добавкой.

И вот в это «почти масло» я добавляю какао, сахар, растираю, и намазываю детям бутерброды.