Алану приходилось бороться с заразительным кликушеством толпы. Хотя многие обитатели города действительно никогда не бывали снаружи, они лучше и полнее жили внутри его стен. И никто не запрещал им проводить отпуска за его пределами. Их удерживало не Государство, а своего рода агорафобия. В любом случае они пользовались дарами Солнца опосредованно – город снабжали энергией огромные солнечные батареи.

Словно прочтя эти невысказанные мысли, Огненный Шут продолжил:

– Мы злоупотребляем Солнцем. Мы извращаем материю жизни и меняем ее на материю смерти! Мы используем Солнце, чтобы снабжать энергией наши машины и оставаться живыми в пластиковых, металлических и бетонных гробах. Мы используем Солнце, толкая наши космические корабли к планетам – планетам, где мы вынуждены жить в полностью искусственных условиях, или планетам, которые перекраиваем и меняем их природный облик на подобный Земле. Это неверно! Кто мы такие, чтоб менять естественный порядок? Мы буквально играем с огнем – и этот огонь скоро обернется и испепелит нас!

– Да! Да!

Силясь не поддаться чарам, Алан заставил себя ощутить сомнение в логичности того, что говорил Огненный Шут. А тот еще какое-то время продолжал в том же духе, снова и снова вколачивая слова в готовые слушать уши толпы.

Доводы Огненного Шута были отнюдь не новы. В более мягкой форме о том же самом политики и философы определенного склада говорили уже не первый век, возможно, с самого начала промышленной революции. И все же доводы эти необязательно верны. В конечном счете все сводилось к вопросу: что лучше для человека – оставаться в пещерах непросвещенным дикарем или использовать присущие ему рассудок и способность создавать новое, добывая знания.

Чувствуя, что вроде бы ухватил, куда клонится происходящее, Алан понял, что и Огненный Шут, и те, кто, подобно его духу, противостоят Шуту, лишь придерживаются разных мнений. Любые грядущие споры, видимо, станут битвой невежеством одного рода и невежеством другого.

И все же неприятности назревали. Причем большие неприятности, если только чего-то не предпринять.

– Все религии видели в Солнце воплощение Бога… – говорил теперь Огненный Шут.

«Возможно, он искренен, – думал Алан, – возможно, он лишен личных амбиций, не подозревает о производимом им фуроре, не помышляет о столкновении, которое может последовать.»

И все же Огненный Шут влек к себе Алана. Юноше нравился этот человек; Алан восторгался его живостью и непосредственностью. Неудачно только, что ему случилось появиться в такое время, когда массовый психоз достиг такой высоты.

Теперь чей-то голос выкрикивал что-то насчет городского Совета. До Алана долетали обрывки фраз о закрытии уровней, о выпаде против Огненного Шута, об угрозе свободе слова. Удивительно, как можно принимать принципы демократии и в то же время отвергать их разговорами о выступлении толпы!

Удивительно… и весьма пугающе. Он повернулся взглянуть, сможет ли выйти. Выйти он не мог. Толпа сгрудилась, сжалась еще теснее. Его окружал ужасающий вид тысяч лиц с раскрытыми ртами. На мгновение он испугался, но потом подавил страх. Это не могло ему помочь. И мало что могло.

Голос Огненного Шута бушевал, требуя тишины, ругая толпу, понося ее. Сконфуженные, собравшиеся притихли.

– Слушайте! Слушайте! Вот что вам надо делать. Итак, городской Совет собирается закрыть эти уровни. Может быть, это из-за меня, а может, и нет! Но не все ли равно?

Кое-кто закричал: нет, мол, не все равно.

– Какую же угрозу видит во мне городской Совет? Может, я угрожаю кому-то еще? Говорю вам: никому!

Алана, как и собравшихся, озадачили эти слова.

– Никому! Мне нисколько не нужны проявления вашей любви, ваши мелкие страхи, ваши ничтожные столкновения! Я не жду от вас действия.