Вот Рамсес поднял голову и, приветливо глядя на везира, протянул ему руку и сказал:

– Позволь мне достойно завершить этот день, Ани! Я вижу в тебе верного друга, а ведь недавно я чуть было не поверил не в меру подозрительным людям, дурно говорившим о тебе. Недоверие чуждо моей душе, но все же некоторые события омрачили мне сердце, а раз так, – значит, я уже был несправедлив к тебе.

Я сожалею об этом, сожалею от всей души и не стыжусь просить у тебя прощения за то, что сомневался в твоих добрых намерениях. Ты – мой друг, а в том, что я тебе друг, ты убедишься сам! Вот моя рука. Пожми ее, и пусть весь Египет знает, что никому так безгранично не доверяет Рамсес, как своему везиру Ани. Я поручаю тебе почетный пост ночного караульного в моей спальне. Сегодня мы разделим с тобой эту комнату: я лягу здесь, а ты располагайся вот на тех подушках!

Ани протянул Рамсесу руку; бледный как полотно стоял он перед фараоном. Паакер смотрел прямо в лицо везиру и с трудом подавил в себе желание расхохотаться от буквально распиравшего его злорадства.

Рамсес не обратил внимания на беспокойство везира, он кивком подозвал к себе Мена.

– С тобой мне тоже хотелось бы рассчитаться, прежде чем я лягу спать, – сказал он. – Ты подверг тяжкому испытанию веру своей жены в тебя, и только потому, что она самоотверженно тебя любит и сама не знает, что такое измена, она с чисто детским простодушием, которое подчас бывает умнее размышлений мудрецов, искренне верила тебе. Я обещал исполнить любое твое желание. Говори, чего ты хочешь!

Мена упал перед Рамсесом на колени и, покрывая поцелуями край его одежды, воскликнул:

– Прощения, одного только прощения прошу я у тебя! Знаю, тяжким был мой проступок, но меня толкнуло на него злобное глумление предателя. Я понял, что дерзкая рука его протянулась к моей непорочной жене, которая – теперь я знаю это – питает к нему отвращение, как к мерзкой жабе!

– Что это? – насторожился вдруг фараон. – Мне послышался какой-то стон вон там.

Он встал, подошел к окну, выглянул наружу, но не заметил Паакера, так как тот следил за каждым движением Рамсеса, и, когда из его груди невольно вырвался стон, растянулся на карнизе. Когда фараон отошел от окна, Мена все еще стоял на коленях.

– Прости меня! – повторил он снова. – Дозволь мне опять встать рядом с тобой на колесницу и править твоими конями! Только с тобой жизнь моя имеет смысл, только благодаря милости твоей, о фараон, мой господин, мой отец!

Рамсес милостиво кивнул своему любимцу, разрешая ему встать.

– Твоя просьба была удовлетворена еще до того, как ты ее произнес, – сказал он. – Я виноват перед тобой и перед твоей безупречной супругой! Благодари Неферт, а не меня. Давайте же все мы горячо возблагодарим богов за их милость. Чего только не принес мне этот день! Он снова вернул мне обоих, казалось бы, уже потерянных друзей и, наконец, подарил мне еще одного сына.

В ночной тишине раздался едва слышный свист – это был третий сигнал Катути.

Паакер раздул трут, сунул его под карниз, а затем, пренебрегая опасностью, снова выпрямился, чтобы подслушивать дальше.

– Прошу отпустить меня сегодня, – говорил в этот миг везир, подойдя вплотную к фараону. – Я высоко ценю твою милость, но напряжение последних дней сломило меня; я едва держусь на ногах, и поэтому почетный пост…

– Займет Мена! – перебил его Рамсес. – Спи спокойно, мой друг. Пусть все видят, как далеко я отбрасываю в сторону всякое недоверие к тебе! Подай мое ночное платье, Мена! Да, еще одно! Что делать, юность тянется к юности, Ани. Бент-Анат избрала себе достойного супруга – моего спасителя, поэта Пентаура.