Кашта одним прыжком ворвался в горящую комнату, где с потолка сыпался град раскаленных углей, и успел выхватить свою дочь из рук ее полузадохнувшегося от дыма спасителя, который уже терял сознание. Выскочив наружу со своей драгоценной ношей, он слегка коснулся губами закрытых век дочери. На глазах у сурового воина выступили слезы: в эту минуту перед ним встал образ женщины, родившей его дочь; как одинокая пальма, украсила эта женщина его жизненный путь, похожий на унылую пустыню.

Всего несколько мгновений простоял он так, охваченный внезапными воспоминаниями. Бент-Анат приняла у него из рук Уарду, а он побежал обратно к пылающему дворцу.

Он сразу узнал спасителя своей дочери – это был жрец Небсехт. С тех пор как он и Пентаур встретились с Бент-Анат у горы Синай, Небсехт сопровождал дочь фараона как врач. Когда Кашта сорвал ставню, в окно хлынул поток свежего воздуха, и теперь вся комната была объята пламенем. Но Небсехт был еще жив – его стоны отчетливо доносились сквозь треск горящего дерева. Кашта бросился к окну. Стоявшие рядом люди увидели, что потолочные балки в комнате начали гнуться, и послышались предостерегающие крики. Заметил это и Рамсес. Он тотчас приказал Кашта вернуться. Однако рыжебородый воин уже сидел верхом на подоконнике и крикнул вниз:

– Своей кровью обязан я этому человеку! Дважды спас он мою дочь, и теперь я должен вернуть ему долг!

С этими словами он исчез в море огня и дыма. Вскоре он снова показался недалеко от окна, держа на руках Небсехта. Белая одежда жреца уже тлела во многих местах. Видно было, как воин с большим трудом все ближе и ближе подбирался к окну. Около сотни воинов и с ними Пентаур бросились к дворцу, чтобы помочь Кашта, и приняли из его рук едва живого врача, как только воину удалось перекинуть его через подоконник. А когда сам он уже собирался выпрыгнуть из окна, со страшным грохотом обрушились балки и погребли под своими обломками честного сына парасхита.

Пентаур велел отнести своего друга в палатку и помог врачам перевязать его раны и ожоги.

Когда послышались крики «Пожар!», поэт сидел в палатке у верховного жреца, куда они вместе пришли после пира. Амени сообщил Пентауру, что он вовсе не сын садовника, а отпрыск одного из знатнейших родов страны. Это сразу меняло всю внешнюю сторону его жизни. Слова Амени переносили его из грязи нищеты в блестящие залы дворцов. И все же Пентаур не обнаружил ни изумления, ни особой радости – настолько привык он принимать и горе и радость не по внешним их проявлениям, а лишь через призму своих душевных переживаний.

Услыхав крики, он бросился к охваченному пламенем дворцу и, увидев, какая опасность нависла над Рамсесом, возглавил большую толпу подоспевших из лагеря воинов и пытался помочь фараону, проникнув внутрь здания. Среди последовавших за ним колесничих был и легкомысленный сын Катути. Юноша отличился в битве при Кадеше и решил воспользоваться новой возможностью еще раз доказать свою отвагу и мужество. Рушащиеся стены преграждали дорогу этим смельчакам, отступившим лишь после того, как многие из них задохнулись в дыму или были раздавлены горящими балками. В числе первых расплатившихся жизнью за свою отвагу был брат Неферт, сын Катути.

Уарду перенесли в ближайшую палатку. Ее прелестная головка покоилась на коленях Бент-Анат, а Неферт пыталась вернуть ее к жизни, натирая ей виски какой-то крепкой эссенцией. Губы девушки еле заметно шевелились. В своем воображении она снова видела все то, что ей пришлось пережить и выстрадать за последний час. Ей вспоминалось, как она вместе с отцом бежала через палаточный городок, как они бросились к покоям Бент-Анат и отец выломал запертые Катути двери. Она видела разбуженную дочь фараона, которая вместе со своей свитой выбежала вслед за ней из дворца.