— Потом куда отправились?

— Потом мы расстались. Куда отправился Кадилин, я не знаю, а я — в ночлежку на Гиляровского.

— Что же вы тогда делаете в этой развалюхе? — Громов кивнул в сторону нынешнего харинского пристанища.

— А мне тамошние порядки не нравятся. Казенщины много. То ли дело здесь — сам себе хозяин.

— С Кадилиным вы с тех пор больше не встречались?

— Почему же? Вчера видел его недалеко отсюда — на Земляном Валу.

— Если не трудно, опишите, как он выглядел.

— Хреново. Впрочем, не хуже, чем я. Из одежды на нем серый пиджак, такие же брюки, темная рубашка. Костюмчик он когда-то из Испании привез, а теперь на него без слез не глянешь.

— Не подскажете, где его можно разыскать?

— Я же говорю — Кадилин птица вольная, где сытно, там и кормится. Ночует по чердакам и подвалам. Иногда, правда, к дружку какому-то захаживает, но кто он и где обитает, я не знаю.

Харин докурил сигарету и, бросив ее под ноги, раздавил подошвой своего резинового сапога. Громов понял, что вытянуть что-то еще из этого человека ему вряд ли удастся, и протянул ладонь для прощального рукопожатия.

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Сиротливо примостившись на одном из сидений полупустого троллейбуса, Сергей Кадилин глядел в окно. Было около десяти часов утра, и столица жила в привычном ритме трудового дня. Проплывавшее за окном Садовое кольцо было запружено автомобилями, в основном иномарками. Прямо возле окна, у которого сидел Кадилин, на красный свет светофора остановился серебристый «БМВ», прозванный в народе «боевой машиной вымогателя», за рулем которого сидел молодой парень лет двадцати, с модной нынче короткой прической и с массивной золотой цепью на шее, которую братва ласково называет «голдой». Левой рукой он прижимал к уху сотовый телефон и о чем-то оживленно беседовал. Как догадался Кадилин, разговор был достаточно серьезным, потому что парень временами взрывался и свободной рукой с ожесточением бил по баранке руля.

«Вот они — нынешние хозяева жизни, — глядя на парня, думал про себя Кадилин. — Молодые, энергичные, рисковые. Торопятся жить, потому что знают — при такой жизни можно и не успеть. Сегодня ты пан, а завтра — пропал. Выйдет как-нибудь утром такой вот паренек из подъезда, а его с чердака из винтовки. И кончится красивая жизнь с шампанским, девочками и заграничными курортами.

Эх, Кадилин, а ведь каких-то пятнадцать лет назад ты тоже пил шампанское и имел длинноногих девиц. И объездил почти пол-Европы. Куда все это подевалось? Если бы в восемьдесят седьмом суки-чиновники из Совинтерспорта отпустили тебя в австрийский «Рапид», глядишь, ты бы сейчас не сидел в этом гребаном троллейбусе, а катался бы на горных лыжах в белоснежных Альпах».

Мысленно ругать функционеров от спорта, коих на своем футбольном веку Кадилин повстречал предостаточно, стало с некоторых пор неотъемлемым атрибутом его размышлений. Даже выпивая в компании, он обязательно поднимал первый тост за то, «чтобы они (чиновники) быстрее околели». Поводов к этому у Кадилина было много. За все годы, пока он играл в футбол, у него так и не сложились нормальные отношения ни с одним из спортивных чиновников. И виной всему был его характер — строптивый, прямолинейный.

Если многие его коллеги в общении со спортивными функционерами умели наступить на горло собственной песне, то он этого делать не умел, да и не хотел. В итоге он все привилегии — спортивные звания, квартиру, машину — получал одним из последних. Руководствовался принципом своего любимого писателя Михаила Булгакова: «Никогда ничего не проси».