Я почти не помню, как болела. В голове всё смешалось — потоп, болезнь, Оулмэн. Иногда я сама не знаю, что правда, а что просто страшный сон.

Не знаю, сколько я пробыла в доме женщин, но помню, как очнулась в комнате размером больше, чем сразу два дома, там стояло много-много кроватей, а в них стонущие люди. Мне было страшно. Я ела то, что давали серые женщины, их еда заколдована, и теперь я зачахну и умру. Я прямо чувствовала, как меня клюют птицы, так предрекала Летиция. Мне было так страшно, и я всё кричала и кричала, но Летиция пришла и спасла меня — она говорит, что чуть не опоздала.

Я думала, дома меня будет ждать Ма. А её не было. Отец сказал, она больше не вернётся. Я не поверила и плакала по ней, пока отец меня не отшлёпал. Я и сейчас по ней плачу, только по ночам, закрываю рот одеялом, чтобы он не слышал.

— Кончай таскаться за мной, — Уильям нарочно столкнул меня в кусты. — Думаешь, мне хочется, чтобы все видели, как я хожу с девчонкой? И не надейся пойти со мной завтра, не выйдет. Я вообще не знаю, зачем ты собралась туда идти. Обделаешься и будешь звать маму... И орать начнёшь ещё до того, как огонь её коснётся.

— Вот и нет!

— Да точно. Ты ведь даже не знаешь, как это происходит, да?

— Можно подумать, ты знаешь.

Ноги дрожали, но отставать я не собиралась.

— Знаю, Генри рассказывал, — Уильям казался очень довольным. — Он видел целую кучу сожжений в Норвиче. Рассказать тебе?

Я знала, что он хочет меня напугать, и не хотела слушать. Но если я откажусь, он всё равно заставит. Я пожала плечами, стараясь сделать вид, будто мне всё равно.

— Сначала сгорает вся одежда, и всем видны сиськи и всё остальное. Кожа начинает покрываться пузырями и лопаться, а потом плавится и стекает к ногам. Вонь ужасная, от одного ветерка тебя стошнит, как собаку. А она всё кричит и кричит, и от этого крика тебе больше никогда не избавиться.

Я вздрогнула, зажала рукой рот. Мне уже стало плохо.

Уильям смотрел на меня и ухмылялся.

— Видишь, Лужа, я же говорил, ты забоишься.

Я забежала немного вперёд, чтобы он не видел моё лицо.

— Я не боюсь. И на Грин пойду загодя, чтобы стоять впереди.

— Да неужели, — он схватил меня за косички. Я вывернулась, попыталась пнуть его, но руки у Уильяма слишком длинные, мне не дотянуться. Я изо всех сил укусила его за руку, он зашипел, как придушенный гусь, и отпустил меня.

— Ну погоди, я тебя ещё поймаю, мелкая дрянь!

Я поскорее побежала вперёд по дорожке, мимо двора дубильщика и дальше, в сторону Грина. Уильям погнался за мной, но ему мешали вёдра. Ноги у меня сводила судорога, в боку кололо. Я завернула за угол, бежала так быстро, что не заметила стоящего в тени Мастера Совы — пока он меня не схватил. Он зажал мне рот рукой в кожаной перчатке, и прежде чем я поняла, что случилось, натянул вонючий мешок на голову и руки. Мастер Совы перекинул меня через плечо, больно ударив, и быстро пошёл вперёд. Я пинала его и вырывалась, но он не отпускал. Потом я услышала, как заскрипела открывающаяся дверь, он остановился, сбросил меня на усыпанный камышами пол. Я сжалась, боясь пошевелиться.

— Вот эта паршивка, отче.

— Тебе обязательно надо было так её тащить? Она напугана до полусмерти.

Мастер Совы невесело рассмеялся.

— Разве церковь не учит, что страх — начало премудрости? Главное, отче, проследи, чтобы она всё сделала как надо. А не то придётся мне малость поговорить с деканом насчёт одного хорошенького парнишки, твоего приятеля.

Я услышала шуршание камышей, Отец Ульфрид взвизгнул, будто его ударили.