И, не дав комиссару произнести ни слова, направилась к двери и открыла ее.

На пороге она сказала: «Пойду предупрежу Ирму, что ее сын вернулся».

После ее ухода комната стала выглядеть невероятно пустой.

22. Благодарность

Оставшись один, Малез подошел к выходившей на веранду застекленной двери и прижался к ней лбом. Погрузившись в свои мысли, он забыл о Маргарите. Но раздражительная собачонка, обретшая в приступе бешенства голос то ли дога, то ли мастифа, быстренько его отвлекла. Отбежав подальше, чтобы лучше его видеть, она начала метаться, царапать дверь и даже пытаться ее открыть. Наверное, чтобы ее успокоить, было бы достаточно ухода комиссара. Но вскоре он стал испытывать тайное удовольствие от того, что подавлял ее своей неподвижной массой, а она бесновалась в тщетной ярости, с выпученными глазами, с вывалившимся языком.

— Послушай, Лаура…

Он обернулся. На веранду вошла Ирэн.

— Как, вы здесь? — изумилась она.

С принужденной улыбкой она заметила:

— Мне следовало догадаться, ведь Маргарита в бешенстве.

— Не любит она меня, — согласился Малез.

— В прошлом только бедняга Валтасар доводил ее до такого исступления… Я ее впущу…

— Знаете… боюсь, она меня сожрет…

— Успокойтесь. Здесь она не останется. Я не могу позволить ей лопнуть!

Малез, со своей стороны, не стал бы против этого возражать, но поостерегся высказывать свое настроение.

— Где Лаура? — осведомилась Ирэн, распахнув дверь и схватив собачонку, которая чуть не задохнулась, досадуя, что ей не дали броситься на пришельца.

— На кухне, — сказал Малез. — Она подготавливает там Ирму к радостному известию о скорой встрече с сыном…

И, предупреждая расспросы, поспешил ввести собеседницу в курс дела.

— Поднимусь сообщить об этом отцу, — сказала девушка после того, как он закончил. — Ему это доставит удовольствие… в той мере, в какой он еще может получить его.

«Мещаночка, — подумал Малез, провожая ее глазами, — скованная в своих порывах жестким сознанием долга, беспокойной привязанностью к своим близким, очень четким, но произвольным представлением о том, что дозволено и что запрещено…»

Он снова принялся созерцать сад, в котором сгущались вечерние тени, когда из кухни до него донесся шум голосов. Затем он услышал подавленный возглас и шум падающего предмета.

«Она узнала!» — понял он, и старое, потрясенное лицо Ирмы встало у него перед глазами.

Шум голосов возобновился, на этот раз громче прежнего, по камню царапнули ножки стула.

«Она будет жалеть, что пробовала меня отравить», — подумал он.

Он отвернулся и принялся шагать по веранде, пока не остановился у отрывного календаря, лежащего на каминной доске:

— 20, 21, 22, 23… Уже три дня и три ночи потеряны в этой дыре!

Потеряны? Их нельзя было считать потерянными… Как много он узнал за эти три дня! Как много тайн раскрыл!

— И все же я так же далек от цели, как и в первый день! Он услышал, как открывается дверь, услышал поднимающиеся из подвала шаги, голос, задыхающийся голос старой Ирмы, бормотавшей: «Не забудьте ему передать… ему передать…», а затем шум бегущей женщины, стук парадной двери.

«Вот она и ушла!»— подумал он.

И в то же мгновение в комнату вошла Лаура и, ни слова не говоря, вернулась в кожаное кресло рядом с печью.

— Если не принять мер, печь погаснет!

Малез нагнулся.