— Напрасно пробовала я, и не раз, выйти из-под его власти. Он крепко удерживал меня в своих руках. К моменту своей смерти он меня растлил! Растлил до такой степени, что я его оплакивала, искала по всем комнатам, взывала к его тени… Так вы поймете его могущество, его дьявольскую привлекательность! Тысячи раз я содрогалась, выслушивая его насмешки, я убегала, когда он был еще жив, чтобы не слышать его хриплый, злой, глуховатый смех, которым он подчеркивал свои победы. Мне недоставало этого смеха! Утверждают, что ничто не бывает так родственно любви, как ненависть. Даже сегодня я не в состоянии сказать, какое из этих двух чувств победило бы во мне! Поймите меня правильно: я ненавидела Жильбера, как только можно ненавидеть! Я ненавидела сам его образ, само воспоминание о нем, но без этой ненависти я ничто!

Закрыв лицо руками, Лаура закончила:

— Просто старая дева!

Внезапно взволнованный, словно при виде открытой раны, Малез напомнил:

— Вы мне рассказывали про Армана…

— Ах да, Арман… Как я вам сказала, Жильбер подталкивал меня в его объятия. По его словам, когда меня желали другие, я становилась желаннее и для него. Это не остановило его в один прекрасный день, когда он нажаловался родителям, что за мной ухаживает мой кузен, пытаясь отвоевать меня у него… Можете себе представить последствия такого признания! Мой возмущенный дядя вызвал к себе Армана, потребовал объяснений. Арман оправдывался неудачно, боясь меня скомпрометировать, лишить любви моего будущего тестя. Но того немногого, что он высказал о Жильбере, оказалось достаточным, чтобы вывести дядю из себя. «Все кончено», — сказал мне в тот день Арман, укладывая вещи. — Я ухожу из этого дома. Меня лишили наследства».

— Лишили наследства? — недоверчиво повторил Малез.

Внезапно его пронзила мысль:

— Но как же Арман продолжал приезжать сюда на уикэнды, был здесь в день смерти Жильбера?

— Вы же знакомы с моим кузеном… Я думаю, что в глубине души он столь же добр, как Жильбер был зол. Он простил — ибо именно ему следовало прощать! — и не захотел усугублять горя моей тетушки своим отсутствием. Сегодня же мой дядя, я уверена, даже не припоминает той ссоры со своим сыном…

— Но он не восстановил его в правах?

— Не знаю.

Малез окинул взглядом девушку, лицо которой было слегка освещено отблесками очага. Она сомкнула на коленях в складках ткани, свои руки и выглядела так, словно уже вернулась в тот далекий мир, который отныне, похоже, навеки станет ее миром.

Почему именно в этот момент ему припомнился вопрос, заданный Леопольдом Траше: «Она все так же красива?» Почему, как он заметил, она не решалась сразу же произнести имя Армана, когда призналась ему, что Жильбер толкал ее в руки другого?

— Видите ли, мадемуазель, — мягко сказал он, наклоняясь к ней, — есть еще одна вещь, которой я не понимаю… Как это вы носите траур по такому человеку, как Жильбер?

Лаура вскочила, к ней вернулась вся ее холодность:

— Я ношу траур не по нему, а по той девушке, что умерла одновременно с ним.

И, не дав комиссару произнести ни слова, направилась к двери и открыла ее.

На пороге она сказала: «Пойду предупрежу Ирму, что ее сын вернулся».

После ее ухода комната стала выглядеть невероятно пустой.

22. Благодарность

Оставшись один, Малез подошел к выходившей на веранду застекленной двери и прижался к ней лбом. Погрузившись в свои мысли, он забыл о Маргарите.