Было всего только десять часов вечера. Тяжёлый грохот экипажей на Лондонском мосту превратился теперь в еле слышный, неясный гул. Шёл сильный дождь, и газовые рожки тускло светили сквозь мокрые стёкла фонарей, бросая на мостовую круглые пятна желтоватого света. Воздух был наполнен шумом падавшего дождя и потоков воды, вырывавшихся на тротуар из водосточных труб. Во всём переулке была видна только одна человеческая фигура: у дверей дома доктора Гораса Селби стоял мужчина.

Он только что позвонил и ждал, когда ему отворят. Свет фонаря у подъезда падал на его мокрый плащ и бледное, нервное, но красивое лицо, с каким-то особенным, с трудом поддающимся определению выражением, напоминавшим одновременно и испуганную лошадь, у которой, обнажая большие белки, широко раскрыты глаза, и беспомощное, растерянное лицо плачущего ребёнка. Лакей, отворявший дверь, сразу узнал в нём пациента. Этот испуганный взгляд и растерянное лицо были обычным явлением в передней доктора Гораса Селби.

– Доктор дома? – спросил посетитель.

Человек замялся:

– У них гости, сэр. Они не любят, когда их беспокоят не в приёмные часы.

– Скажите доктору, что мне непременно нужно его видеть по очень важному, неотложному делу. Вот моя карточка. – И трясущимися руками посетитель стал доставать ее из бумажника. – Моё имя – сэр Фрэнсис Нортон. Скажите ему, что сэр Фрэнсис Нортон из Дин-Парка хочет непременно его видеть.

– Слушаюсь, сэр. – Лакей взял карточку и сопровождавший её золотой. – Ваш плащ я повешу здесь, в передней, – сказал он. – Он совсем мокрый. Теперь пожалуйте в кабинет, а я пойду схожу за его милостью.

Молодой баронет очутился в большой, высокой комнате, устланной толстым и мягким ковром, который напрочь заглушал звук шагов. Тусклый свет двух газовых рожков, отвёрнутых только наполовину, и какой-то неопределённый ароматический запах, наполнявший комнату, придавали ей отдалённое сходство с исповедальней. Он сел в блестящее кожаное кресло, стоявшее у камина, в котором тлели уголья, и окинул комнату мрачным взглядом. Стены её были уставлены шкафами с толстыми книгами в тёмных переплётах с тиснёнными золотом заглавиями на корешках. Перед ним на высокой, старомодной каминной доске из белого мрамора в беспорядке валялись вата, бинты, мензурки, а также стояли маленькие бутылочки. Как раз против него стояла бутылка с широким горлышком, содержавшая медный купорос, и другая, поуже, в которой лежало что-то похожее на обломки черенка сломанной трубки, и на ней был наклеен красный ярлык с надписью: «ляпис». На каминной доске и большом столе лежало множество всевозможных инструментов: термометры, шприцы, иглы для подкожных впрыскиваний, бистури и шпатели. На том же столе, справа, находились пять томов написанных доктором Селби сочинений по его специальности, а слева, на красном медицинском указателе, лежала громадная стеклянная модель человеческого глаза величиной с репу, которая, раскрываясь посредине, демонстрировала хрусталик и двойное дно.

Сэр Фрэнсис Нортон никогда не отличался наблюдательностью, и, однако, он рассматривал все эти мелочи с величайшим вниманием.