Мне были известны случаи изнасилований, переходивших в убийства из- за преждевременной эякуляции насильника или его неспособности достичь и сохранять эрекцию. Обычно это происходило с двумя специфическими типа­ми насильников: разъяренными отпором и эксплуататорами. Они склонны выбирать себе жертв среди взрослых женщин, и если преждевременная эякуляция или нечто подобное вызывает издевательскую реакцию жертвы или представляется унизительной нападающей стороне, то последствия мо­гут быть ужасными. Учитывая, что в данном случае жертвой был ребенок, я был уверен, что здесь налицо нечто иное. Но вывод д-ра Ревича показался мне особенно удивительным:

«Мы полагаем, что такого рода происшествия - единичные случаи в жизни людей с подобным типом личности. Понадобился целый ряд обстоя­тельств, чтобы спровоцировать данный инцидент. Если бы девочка не зашла к нему домой в тот день или, скажем, у него было две банкноты по доллару, а не одна долларовая и одна двадцатидолларовая, то убийство не имело бы места как минимум на данном этапе».

Понятно, что преступления не произошло бы, если бы в тот день девоч­ка не позвонила в дверь дома Макгоуэнов. Она стала трагической случайной жертвой. В остальном же, исходя из того, что было мне известно из соб­ственных исследований сознания преступников, я был не вполне согласен с отчетами разных психологов.

Чья оценка была ближе к истине: мнение д-ра Эффрона о том, что «он может сорваться снова», или же вывод д-ра Ревича, что «такие происше­ствия - единичные случаи в жизни людей с подобным типом личности»?

Я решил, что смогу судить об этом только после того, как побеседую с Макгоуэном сам.4. РезонансЕсли существует понятие, которое, по моему опыту, больше всего нена­видят близкие погибших от рук убийц, то это «готовность примириться с утратой». По мнению прессы, общественности, доброжелательных друзей и даже самой правоохранительной системы, именно это нужно скорбящим род­ным, чтобы «оставить это в прошлом и жить дальше».

Но любой, кому выпало пройти «испытание» убийством близкого чело­века, знает, что «примириться» с подобным невозможно, да на самом деле и не нужно. Скорбь проходит через несколько этапов и в итоге становится не настолько же невыносимой, но никогда не исчезает насовсем, равно как и невосполнимые пустоты в жизни и надеждах на будущее, вызванные гибе­лью жертвы.

Герлскаутская организация прислала открытку с соболезнованиями. Кро­ме них, никто из официальных лиц не потрудился связаться с семьей.

По словам Розмари, настоящая пустота наступила «после похорон, ко­гда все разошлись и вернулись к своей обычной жизни». В тот период са­мым главным для нее было сохранить максимально нормальный образ жиз­ни для Фрэнки и Мэри. «Я проследила за тем, чтобы Мэри осталась в герлскаутской организации, потому что она так хотела, хотя для меня самой было больно даже думать о разносе благотворительного печенья. Мы оста­лись жить в том же доме, чтобы все вокруг оставалось знакомым: школа, друзья, все такое. Чтобы не нужно было справляться с какими-то еще пере­менами в жизни. Я старалась не быть чересчур опекающей. Разрешала вы­ходить поиграть, хоть и очень внимательно следила за тем, где они. Им сле­довало оставаться детьми, а я не хотела становиться параноиком».

Не хотела Розмари и ограждать их от новостей о ходе рассмотрения де­ла об убийстве сестренки. «Я сама рассказывала им о том, что происходит, чтобы дети узнавали об этом от меня. Я понимала, что они обо всем услы­шат, и не хотела, чтобы это их пугало. Мы усаживались на полу в спальне и говорили обо всем, что их заботило. Френки и Мэри стремились к этому и знали, что их не оставят в стороне».