Глава 2. "Она мертвее праха…"

Все происходящее слилось в один невыразимый кошмар. Милиция, протокол, больница, морг. Бюро ритуальных услуг, подготовка к похоронам, закупка продуктов и "смертных" принадлежностей. Казалось, что день пролетел за минуту, ни на одну проблему не хватало времени, заботы множились, как тараканы; зато ночь тянулась дольше года: такое ощущение появляется, если у тебя бессонница, или что-то болит. Лица домочадцев проплывали перед Даней среди ночной тишины, тяжелой, будто мраморная гробовая плита. На каждом из них было то же выражение, что и у мертвой, а где-то в доме мерещилась страшная черная лужа, которую так и не смогли дочиста отмыть.

Застоявшаяся в комнатах духота усугублялась страхом, сгустившимся вокруг дома плотным, почти материальным облаком. У каждого из поневоле застрявших в Мачихино в голове точно веретено крутилось, наматывая черную нить тоскливых мыслей: "А если это убийство? А кто тогда убил? Это кто-то из своих? То есть один из нас? И этот кто-то приехал, убил, а теперь кого-нибудь подставит вместо себя? А если меня?", и так без конца.

Даже природа принимала участие в нагнетании тяжелого, удушающего чувства тревоги: на следующий день после смерти Варвары Николаевны Изотовой вдруг набежали облака, затянули небо плотной белой пеленой без единого просвета. К полудню пелена превратилась в серые, мокрые грозовые тучи, они повисли над миром, точно старый пропыленный матрас. Дышать стало совершенно нечем. Любимая кошка покойной, носившая дурацкое имя Аделаида, валялась по всему дому, часто дыша и жалобно посматривая на людей.

Приглашенные на именины, а попавшие на убийство бродили по комнатам — проклятые души в греческом Тартаре — не глядя друг на друга и не разговаривая. Только Иосиф с Даней, не выдержав этого странного, мучительного состояния, к вечеру удрали в лес, предоставив остальным сумрачно слоняться по дому и саду.

— Слушай, ты когда-нибудь свидетелем убийства был? — завел разговор Данила, старательно пряча глаза.

— Добрую тыщу детективов прочел, — отмахнулся Ося, тоже глядя в сторону, — Там всегда одно и то же: если такое — значит, убийство. В фильмах — похожая схемка: труп — мотив — убийца.

— Детективное кино смотришь, значит? Документальная киношка-то! Тетку мою кто-то из нас собственноручно… — Даня запнулся. Слово "замочил" застряло у него в горле. Увидев выпученные глаза приятеля, Гершанок заторопился:

— Да не дури, ведь не было еще медицинского заключения! Гоша и Лариска в морг поехали, а вернутся — сообщат. Может, она сама сверзилась! На шкаф полезла, или так, спьяну…

— Сам-то, небось, не думаешь, что спьяну, — огрызнулся бледный измученный Данила, — "Сообща-ат…"! Про себя уж решил: Варьку по башке тюкнули? Ну, нафиг антимонии разводить?

— Кончай истерику ломать! — рассердился Ося, — А что я, по-твоему, должен думать: "лежит, скучает и кровь вокруг"? И не коли, Бога ради, вселенскую скорбь. Сам про убийство заговорил, не я!

— Ладно, все, успокоил. Пошли домой, девкам помочь надо. Бабы с ног сбились, еще соседки эти придурочные под ногами путаются, хуже Адельки, — и оба мрачно направились через высушенное до желтизны поле к дому.

Трава кололась, кусались какие-то мухи, настроение было — хуже некуда. Появилось ощущение, что это будет продолжаться вечно: запах соломы, длинная унылая дорога, впереди одни только неприятности.

"Накорми меня, напои меня, напугай меня", — вспомнил Данила капризную лису из сказки, — "Д-дура рыжая! Эх, так все славно начиналось, хоть в рамочку вставляй! Пироги, огурчики, напитки-закуски… Гости благостные, хозяйка аж лоснится… Оське этого не понять, сироте еврейской.