Зинаида вздохнула и достала из тумбочки тоненькие сигареты "Вог". Видно было: ей ужасно неловко признаваться в собственных слабостях, но она намерена высказать все.

— Для меня разорвать отношения с Севой совсем непросто — мы очень близкие люди. Глубокие родственники. Он меня любит, я его, хоть и странно это звучит, тоже люблю. А чтобы не высохнуть в воблу — от неудовлетворенных страстей — я стала поступать так же, как вы, мужики. Ты уж не кори меня, двуличную, против кармы не попрешь — у Верки-йоги можешь спросить. А карма у меня такая: верная женушка из легкомысленной Зинки не получилась, я по-прежнему время от времени влюбляюсь и того… погуливаю. И адюльтер с тобой — не первая моя шалость, извини за бестактность. Варька, зараза, нескольких моих амантов в лицо знала, могла и настучать. А Севка — ужасно ревнивый и мнительный мужик. От подобной информации он и инфаркт может схватить, мне сама эта мысль страшна. Может, со временем я сама ему все скажу, а может, и нет. Но узнать, что ты рогат, от такой противной бабы, как Варюха — такой свиньи я бы мужу не подложила. Лучше было ее древоруба терпеть, авось пронесло бы.

— Тьфу! — плюнул с досады Иосиф, — Еще Конан Дойль писал: допрашивать даму — неблагодарное занятие. У нее и глаза бегают, и ручки дрожат — как есть преступница, а причина в том, что носик забыла напудрить и молока не купила. Не могла раньше мне сознаться? Столько бы нервов сберегла нам обоим! Глупая ты баба!

В ответ Зина счастливо улыбнулась и нежно обняла своего рыжего Мегрэ.

Через час Ося нашел друга погруженным в глубокое раздумье. Даня сидел в комнате и курил, мрачность окутывала его, как черный плащ Дракулы.

— Слушай, — безрадостно обратился Данила к приятелю, — кто сказал, что признание обвиняемого — король доказательств?

— Не знаю… А кто признался-то? Неужели Лариска?

— Нет, Гоша.

— Гоша?!! — Иосиф осекся, у него перехватило дыхание, — Это шутка? Как Гоша мог…

— Вот и я сомневаюсь, что Георгий мог убить Варьку. Но он сам мне рассказал, как дело было.

Иосифу тоже стало тошнехонько, когда Даня закончил вялый пересказ Гошиного признания. За пару лет знакомства Ося и сам успел проникнуться к Георгию теплыми, почти родственными, чувствами. У него никогда не было такого взаимопонимания с родным отцом, как с Гошей. Осе до смерти не хотелось менять свое мнение о Данькином отчиме, умном, смелом и добром человеке, на противоположное. Не хотелось ему про Георгия плохо думать: получалось, что Гоша убил из-за страха разоблачения, а потом принялся за подтасовку улик, пытаясь подставить вместо себя другого человека. А еще — во всем повествовании опять ощущалась какая-то путаница, скрытая неправильность, и в ней-то и была разгадка. Георгий так же, как Павел, Зина, Зоя, Лариса, что-то скрывал. Что можно прятать, признаваясь в самом страшном — в убийстве? Может, все блеф?

Оказалось, что у Данилы схожее мнение. В ход опять пошли бумажки со схемками, списки алиби и улик, сопоставление показаний. Мозги у обоих работали с такой интенсивностью, что грозили вот-вот расплавиться. Даже в комнате температура поднялась, словно в котельной. Хрупкие, будто безе, осколочки понемногу слипались в нечто правдоподобное…

И вдруг в последнюю минуту все рухнуло, совершенно как в триллере длиной в 250 серий, который просто права не имеет заканчиваться преждевременным объяснением.