— Могу я назначить заседание президиума и вынести на него вопрос о Крыме?

— Нет.

— Но почему? Почему?!

— Лопе де Вега вас не убедил, попробую объяснить по-другому. Знаете, как в одесском трамвае кричит вагоновожатый? «Высовывайся, высовывайся! Я посмотрю, чем ты завтра будешь высовываться!»

— Но вы же сами тогда подняли вопрос о Крыме!

— Я вам открою секрет. Но не советую им делиться ни с кем. Никогда. И ни при каких обстоятельствах. Я поднял этот вопрос потому, что меня попросил сделать это Вячеслав Михайлович Молотов. Лично. В своем кабинете в Кремле. А кто вас попросил поднять этот вопрос сейчас, я не знаю. И знать не хочу.

Михоэлс поднялся и пошел к двери.

— Меня никто ни о чем не просил! — крикнул Фефер ему в спину. — Я сам пришел к этому выводу!

Михоэлс оглянулся. Внимательно осмотрел Фефера.

— Рост — высокий. Фигура — плотная. Лицо — овальное. Волосы — русые, редкие. Брови — светлые. Носит очки… Знаете, Ицик, что это такое? Это ваш словесный портрет. А где такие портреты составляют, догадываетесь?

— В милиции, — буркнул Фефер.

— Нет, Ицик. В тюрьме.

V

По асфальту стелился тополиный пух. Листва деревьев и кустов припылилась, поблекла. В кронах кое-где отсвечивало желтым — знак осени в пышном московском лете.

У входа в ЕАК Михоэлса поджидал Квитко. Привычно сутулился, поглядывал вокруг рассеянно, чуть исподлобья. Траченные сединой волосы. Крымский загар на лице — он недавно вернулся из отпуска. Загар почему-то не молодил. Наоборот — старил. Есть люди, которые словно бы с самого рождения сразу становятся взрослыми. Таким был Квитко. Они были ровесниками, но рядом с ним Михоэлс иногда чувствовал себя до неприличия молодым. Словно ему не пятьдесят семь лет, а двадцать. А Квитко не пятьдесят семь, а две тысячи.

При появлении Михоэлса со скамейки под чахлой сиренькой поднялся водитель комитетской «эмки» Иван Степанович, аккуратно сложил «Вечерку», спросил:

— Куда?

— Никуда. Мы прогуляемся. Не беспокойтесь, Лев Моисеевич меня проводит. Лучше Фефера подвезите, он, судя по его виду, спешит. Владейте, Ицик, автомобилем, — обратился он к Феферу. — Мне он сегодня не понадобится.

— Да? Очень кстати. Спасибо. — Фефер озабоченно взглянул на часы и бросил водителю: — На Таганку!

Квитко проводил взглядом отъехавшую «эмку», поинтересовался:

— Что происходит, Соломон?

— Ты о чем?

— Обо всем.

Михоэлс пожал плечами:

— Не знаю.

Они вышли на Гоголевский бульвар. Весело погромыхивали полупустые трамваи, парные и «холостяки». На жухлой траве газона ожесточенно дрались воробьи.

— Что за обращение, о котором говорил Фефер? Оно было?

Михоэлс кивнул:

— Да, было.

— И что?

— Ничего.

Квитко подумал и заключил:

— Это хорошо.

— Вот как? Почему?

— Сейчас объясню… — Квитко приостановился, закурил горлодеристый «Норд», который в ходе борьбы с космополитизмом превратился в «Север». Помолчав, продолжал: — Весной сорок четвертого по командировке комитета я ездил в Крым…

— Помню. «Сладко неведение. Но мы обречены на это горькое знание».

— Я тогда еще обратил внимание, что там очень много частей НКВД. Чуть ли не на каждом шагу. Это был апрель сорок четвертого.