– Вот… тут жена послала… вы ведь понимаете, она считает, что вам едва ли разрешат пить… что-то другое.

– Очень мило с ее стороны. Передайте ей, что при данных обстоятельствах я предпочел бы эту бутылку целому ящику виски.

– Вы ведь шутите, да, сэр?

– Но это не помешает вам передать ей то, что я сказал?

– А… вот и книга, – добавил Льюис, залезая еще раз в сумку. – Ее название: «Весы несправедливости – сравнительное исследование преступлений и соответствующих наказаний согласно архивам Графства Шропшир, 1842 – 1852».

Морс принял толстый том и поглядел на странно длинный заголовок, без какого-либо заметного энтузиазма.

– Хм! У нее вид достаточно интересного произведения.

– Опять шутите, не так ли?

– Нет, – ответил Морс.

– Она что-то вроде семейного сувенира и жена думает, что может быть…

– Скажите своей прекрасной жене, что я очень доволен.

– Вы окажите мне услугу, если оставите ее в библиотеке больницы, когда вас выпишут.

Морс тихо засмеялся, а Льюис непонятно почему очень обрадовался реакции своего шефа и тоже улыбнулся.

Улыбка все еще не сошла с его лица, когда одна удивительно красивая молодая сестра с осыпанным веснушками лицом и с волосами модного махагонового оттенка подошла к постели Морса. Она покачала предупреждающе пальцем и показала свои белые правильные зубы в знак безмолвного неодобрения, указывая на бутылку лимонного сока, которую Морс поставил на тумбочку. Морс со своей стороны кивнул с полным пониманием и показал в ответ свои приличные ровные, хотя и не совсем белые зубы, проговорив одними губами «О’кей».

– Кто это? – прошептал Льюис, когда девушка отошла от них.

– Это, Льюис, Прекрасная Фиона – хороша, не так ли? Иногда удивляюсь, как умудряются доктора держать свои похотливые лапы подальше от нее.

– А может быть, они не держат их подальше?

– Я думал, что вы здесь, чтобы укреплять во мне бодрость духа.

Но в данный момент хорошие поводы для бодрости духа вроде бы отсутствовали. Старшая сестра отделения (Льюис не заметил ее, когда пришел – просто прошел напрямик, так как думал, что так все делают), очевидно, не спускала орлиного взора с развития событий, как в целом отделении, так и в палате, у постели, где лежал главный инспектор. К этой постели она теперь приближалась решительным шагом от своего наблюдательного пункта за столом, стоящим в нескольких метрах. Левой рукой она молниеносно сграбастала запрещенную бутылку с тумбочки, а ее немигающие глаза приковали к месту несчастного Льюиса.

– В этой больнице есть правила – висят снаружи перед входом в отделение. Так что буду рада, если вы будете соблюдать эти правила и заранее сообщать мне или дежурной, когда решите вновь прийти на свидание. Здесь жизненно важно сохранять определенный порядок; попытайтесь понять это! У вашего друга достаточно плохое состояние здоровья и мы делаем все возможное, чтобы его восстановить. Как мы сможем этого достичь, если вы будете приносить сюда вещи, которые, по вашему мнению, хороши для него, а на самом деле совсем ему не подходят? Я уверена, что вы меня понимаете.

Акцент у этой мрачной личности со сжатыми губами был мягким – шотландским; ее темно-синяя униформа – стянута ремнем с серебряной пряжкой. Льюис, к бледному лицу которого, наконец, прилила кровь, выглядел отчаянно пристыженным, а сестра повернулась… и исчезла. Даже Морс несколько мгновений имел необычно смущенный и притихший вид.

– Кто это? – спросил Льюис (во второй раз за этот вечер).

– Вы только что вошли в контакт со скорбной душой нашей старшей сестры по отделению, посвятившей себя лишенному юмора прилежанию, примерно как тэтчеристкие кальвинисты.